— Ох, Нюрка, — насмешливо вздыхает Степан Петрович, — мадам Кузяева! До старости лет дожила, а все одно на уме. Тебе не на завод, а в эстрадный ансамбль надо было идти в свое время, к Утесову, Леониду Осиповичу.
— Насмешил... Слава богу, Геннадий Сергеевич, телевизор изобрели. Он хоть иногда у ящика этого посидит, посмотрит, к культуре приобщится.
— Вы тоже на заводе работали, Анна Сергеевна?
— Работала, как же. Вместе со Степаном Петровичем, в одной бригаде. Потом я училась. Я всегда книги собирала. Пушкина, Толстого, Бальзака... Островского собрание сочинений, то бишь пьесы, комедии, их у нас томов двадцать, а он, вы думаете, хоть однажды в тот шкаф заглянул? Он статьи технические смотрит да мемуары. Маршала Жукова пятым разом читает, то бишь, про войну.
— Ладно, — Степан Петрович шлепает ладонью по столу. — Хватит, Нюра. А Жуков, между прочим, мой землячок. Калужский наш парень.
— Мне Кулевич рассказывал, — говорю я.
Уже давно стемнело. За балконной стеклянной дверью мигает окнами соседский дом. Качаются деревья в дворовом сквере, горят фонари, и дом напротив кажется большим пароходом. Сейчас он сдвинется и поплывет. За стеной с тихим масленным хрустом поднимается лифт.
У нас вечер воспоминаний. Мы сидим и вспоминаем. Вспоминаем, как учил старичок Марусин, наш внештатный консультант, сухонький русский интеллигент, хранитель древностей, доцент педагогического института. Надо расслабиться, он учил, раскинуть руки, чуть прикрыть глаза или вырубить верхний свет, чтоб не слепил, и вот она подкатывает на волне машина времени, невидимый, неслышный аппарат, то ли лодка, то ли большой пароход. Звеньями якорной цепи щелкают цифры в окошечке — годы, годы, годы, и щемит сердце, будто и вправду отплытие и неслышно ударил уже медный колокол.
...Только что перепал короткий нерешительный дождик, ветер унес облака за Окружную дорогу. Просветлело. Пахло жженым мусором, мокрой пылью, мокрыми рогожами и цементом. На повороте скрежетали трамваи, откуда-то из поселка сквозь заводской гул, в короткие интервалы, когда на заводе вроде бы чуть смолкало, доносилась патефонная музыка, неясный мотив. «Марфушу» играли. «Марфуша как березонька стройна...»
К красному кирпичному зданию заводоуправления, чавкая мокрыми шинами, валко подкатил наркомовский «линкольн», развернулся, блеснув стеклами и черным холеным лаком. Шофер шикарно посадил тяжелую машину на тормоза, что и было сразу же замечено и оценено двумя металлистами, стоявшими у проходной.
— Хват, — сказал один, гася папиросу о каблук. — Осадил-то, ажно присело.
— Знатно, — сказал второй.
Из «линкольна» вышел нарком Орджоникидзе, поправил зеленую суконную фуражку. На околыше блеснула красная звезда.
В проходной началась суетня. Кинулись за Лихачевым. «Иван Алексеевич! Иван Алексеевич!.. Где директор?»
Лихачев был в новом инструментальном. Выбежал, на ходу поправляя гимнастерку, чтоб все складки были на спине.
— Здравствуй, директор, да, — с легким грузинским акцентом сказал нарком.
— Здравствуйте, товарищ Серго, — ответил, не переводя дыхания.
— Нежданный гость, понимаю, да, но ничего, показывай хозяйство. Вот решил посмотреть перед пуском. Такой снаряд по капитализму...
— Аэроплан.
— Кто сказал аэроплан?
— Я сказал. Но имел в виду бомбовоз.
— Ты, Ваня, за словом в карман не полезешь. Бомбовоз...
— Стараемся.
В это самое время завгар Петр Платонович Кузяев степенно шагал к проходной вместе с новым водителем Николаем Ильичом Алабиным и, думая о кружке пива, которую следовало бы непременно подарить своему иссушенному организму, выслушивал необоснованные претензии по поводу того, что слишком много ездок порожняком.
— За порожняк не платят! За пережог бензина не платят! — волновался Алабин.
— А чего за них платить? — удивлялся Кузяев, еще не понимая, к чему клонит новый водитель.
Увидев наркома и директора, Петр Платонович двумя пальцами вежливо приподнял кепи, осмотрелся и, сообразив, что Лихачев не иначе как будет показывать Орджоникидзе новые цехи, ткнул Алабина локтем.
— Давай в кильватер.
— Не надо, — засомневался Алабин. — С какой стати. У них свое, у нас свое...
— Допотопный подход.
Директора и наркома подковой окружили заводские начальники и подковой же двинулись все в механический. Кузяев с Алабиным поспешили следом, имея отставание, потому что Алабин упирался.