— Иван Алексеевич, да я ж...
— Ничего, ничего... Поможем, подскажем, надо будет — накажем, и дело пойдет. Главное не хнычь.
— Иван Алексеевич, но я же все-таки автомобилист...
— И я, Степушка, директором не родился, вот обида! А то б легко. Но надо. Война кончилась, фронтовики домой возвратились, которых пуля обошла, жизнь налаживать нужно. Устали люди. Красивой жизни хотят. На государственное дело тебя посылаем, а ты... В коммуналках жить надоело, отдельные квартиры нужны, надо, чтоб деревья во дворах росли, фонтаны там, то-сё, чтоб на роялях люди играли...
— Когда приступать?
— А с завтрашнего дня и приступай с богом. Я ведь знал, что ты сознательный, согласишься, и приказ уж заготовил, да и подписал по-моему, чтоб стаж тебе шел без перерыва.
Так стал Степан Петрович, потомственный автомобилист, строителем и пребывает в этом звании по сегодняшний день, а история с его назначением кажется ему значительной, потому что в любых, даже самых сложных технических проблемах — он это за аксиому держит — есть чисто человеческие аспекты.
Под нами за балконной решеткой катил Волгоградский проспект. Там проносились автомобильные ветры, гудели двигатели, пришептывала пыльная резина. Там было жарко за распахнутой балконной дверью, там гремел механический машинный ритм, а у нас на двенадцатом этаже был полный сервис и покой. Мы уже выпили бутылку сухого. Крутился большеголовый вентилятор, повсеместно именуемый подхалимом, за то что он бездушно поворачивается то влево до упора, то вправо до упора. Игорь вынул из холодильника банку апельсинового сока и лоток с ледяными кубиками. Мы беседовали со вкусом — вполголоса и не торопясь.
Игорь приглашал на испытания нового двигателя. Куда как просто! Берите в редакции командировку и — в добрый час. Он явно не представлял себе всех аспектов газетной службы.
— А что я предложу своему начальству?
— Как что? Вы напишете о инженерах и ученых, которые сделали еще один важный шаг на пути к решению проблемы чистого выхлопа. Разве не интересно?
Я согласился, что интересно, и он загорелся. Он говорил о том, что у нас уже давно применяются усовершенствованные карбюраторы, есть устройства, исключающие нарушения регулировок в процессе эксплуатации, поинтересовался, слышал ли я про бесконтактные электронные системы зажигания, и, узнав, что слышал, констатировал без излишнего драматизма, но мрачно, что всего достигнутого, увы, не хватает.
— Странное человек существо, Геннадий Сергеевич, беспокойное мы, любопытное племя, нам и кататься быстрей ветра хочется, и свежими воздусями дышать, в то время как из краткого курса физики известно, что, выигрывая в силе, надо проиграть в расстоянии или еще в чем-нибудь, а проигрывать не хочется.
У Игоря прекрасное настроение. На неделе начинаются испытания его двигателя. Возникла новая идея, и вот она уже воплощена в металл.
— Вот об этой работе вы и напишите, — щедро разрешает он и смеется.
Когда он смеется, то закидывает голову и чуть-чуть прикрывает глаза, совсем как Анна Сергеевна, и возникает какая-то неуловимая линия от подбородка до ложбинки между ключицами под тугим вырезом домашней тельняшки, принципиально застиранной почти до ветхости. В этой линии что-то детское, мальчишечье, девчачье, беззащитное и радостное. Мне было интересно про новый двигатель, но я сам ушел в сторону:
— Игорь, вы очень на маму похожи. Я давно вас хотел спросить. Фотография висит у ваших родителей рядом с Айвазовским... Это ваша мама? Мне как-то неудобно было...
— Так точно! — ответил он, долил в стаканы сок и бросил еще по кубику льда мне и себе. — Это моя матушка, но вы очень правильно сделали, что стариков не стали расспрашивать. Там история, и, должен сказать, любовная. Извините, наши родители тоже любили и страдали.
Игорю известно, что за мамой ухаживал некий товарищ по фамилии Эдиссон. Он был латышским стрелком и служил в ВЧК, отчаянной был храбрости человек. Потом назначили его комиссаром, вроде бы на южную границу, и там зарубили его басмачи или кулацкое восстание было, подробностей Игорь не знает, а спрашивать неудобно. Эдиссон любил маму, писал ей стихи.
— Ну и батя наш, — продолжал Игорь, — сейчас редко, а в свое время довольно-таки часто нашу маму товарищем Эдиссоном попрекал почем зря. Он, надо сказать, Кузяев-старший, большой собственник и ревнив был как мавр Отелло. Бывало как что, сразу: «Я понимаю, Эдиссон лучше...» — и все это змеиным шепотом. — «Я, конечно, такой-сякой, но вот Эдиссон!..»
— А мама?
— Анна Сергеевна это бремя достойно несла. И глазом не моргнет. У нее один ответ: «Дуся ты, а не матрос!» Вот если вы не поедете с нами на полигон, вы будете Дусей.