Его величеству хотелось видеть в хмуром, бородатом адмирале командующего суворовского типа. Интеллигенты надоели. Реформы, предложения, особое мнение на каждый случай — это все не то. На кровавое дело надо посылать человека, пусть грубого, но несомненно храброго. И деятельного. Именно таким и видели в свете контр-адмирала Рожественского, уже в походе получившего второго орла на погон и почетный чин генерал-адъютанта, чтоб по возвращении с победой иметь счастье состоять при священной особе государя императора.
Однако на эскадре верховное мнение не разделяли. С первого же дня командующий напугал.
Широко расставив ноги, монументальный, он стоял на мостике флагманского «Князя Суворова» и, лихо сдвинув на затылок походную фуражку, страшным образом материл своих флагманов и командиров, что само по себе может и оригинально, но как-то недостойно. При нижних чинах к тому же.
Свежий ветер трепал его черные с проседью волосы, он сжимал огромные кулаки, и голос его гремел, как труба иерихонская.
Машинный квартирмейстер, по-пехотному — младший унтер-офицер Петр Кузяев, герой этой хроники, считал своего командующего нехорошим человеком.
Много позже, всякий раз, когда речь заходила о Рожественском, он извинялся, прикладывал руку к груди: «Я, конечно, кто, а он как возвышался... Командующий! Но фулюган. Одно слово, Иван Алексеевич, гопник!» Это он директору Ивану Алексеевичу Лихачеву рассказывал о своей службе и как особо запомнившийся пример приводил случай с флагманским доктором. Доктор тот пароль тихим голосом произнес ночью на ревельском рейде. Часовой еще раз крикнул: «Кто идет?» — и кляцнул затвором. Зато случившийся рядом адмирал выхватил из брючного кармана браунинг и выстрелил, и начал орать: «В башку целься! В башку ему!»
С одной стороны, все так: устав — дело святое, но зачем в игрушки-то играть, не дети.
— Гопник, — соглашался Лихачев и вспоминал случай из своей биографии, когда он командовал отрядом красногвардейцев и у них один винтовку дома забыл, жену навещал. Но это когда было... А тогда, в октябре 1904 года эскадра шла по Немецкому морю и черный, угольный дым низко стлался по волнам. Грозный адмирал нервничал.
Русский агент, обосновавшийся в Скандинавии, засыпал Главный морской штаб шифровками, из которых следовало, что японские миноносцы при попустительстве Англии проникли в Немецкое море и, базируясь на английские порты, могут внезапно атаковать эскадру, а посему следует принять все меры предосторожности.
Первый раз боевую тревогу пробили в датских водах у мыса Скаген. С эскадренного броненосца «Наварин» донесли, что видят два воздушных шара.
Темнело. На палубах и срезах убрали вельботы, шлюпбалки, сняли тентовые и леерные стойки, чтоб артиллеристам лучше было целиться. Погасили ходовые огни. Но сигнал — «Ожидать атаки миноносцев сзади!» последовал только на следующий вечер, через сутки тревожного ожидания, когда отставшая от эскадры плавучая мастерская «Камчатка» донесла телеграфом, что ее атакуют японцы.
По всей эскадре барабанщики ударили дробь — атаку, затрубили горнисты, и тысячи матросских ног загрохотали по железным палубам. «Миноносцы! Миноносцы! Японские миноносцы!» Это было страшно и жутко до мистики. Откуда им взяться в этих водах у берегов Европы? А с другой стороны, разве не с атаки миноносцев началась гибель 1-й Тихоокеанской эскадры? Тогда без объявления войны японцы ворвались на рейд Порт-Артура...
Около полуночи впереди флагманского корабля прямо по курсу взвились три ракеты. Проходили Доггер-Банку, отмель в Немецком море.
Рожественский немедленно открыл боевое освещение и дал залп всей своей минной артиллерией.
В слепящем, голубом свете прожекторов запрыгали маленькие, юркие кораблики, несомненно, японские. Вон они куда забрались! Вот ведь заварили кашу.
Следом за флагманским начали стрельбу остальные корабли. «Миноносцы! Миноносцы...» Их было много. Целая флотилия широким фронтом шла на адмирала. Он скинул фуражку, орлиным взглядом впиваясь в картину боя. Он не вздрогнул, когда началась стрельба и не изменился в лице, когда рядом в боевой рубке кто-то охнул: «Мина! Мина, ваше превосходительство! Кажется, «Бородино» потопили...»
Весьма вероятно, что он был храбрым человеком. Но, увы, как этого мало, чтоб командовать эскадрой и распоряжаться судьбами тысяч людей. До конца своей жизни он верил, что был атакован японскими миноносцами, и переубедить его не представлялось возможным даже после того, как была создана международная комиссия по выяснению причин и компенсации убытков «Гульского инцидента», — так назвали этот ночной бой, когда русская эскадра со всего хода врезалась в рыболовную флотилию, приписанную к Гульскому порту, приняв мирные траулеры, ведшие ночной промысел селедки, за вражеские миноносцы.