— Но я никогда не писал о заводах, — возразил я, может быть, не так смело, как мне хотелось, но возразил. — Это тема другого отдела.
— Помилуйте и прекрасно! Прекрасно, потому что свежий взгляд всегда предпочтительней закостенелого, нехорошего, плохого, погрязшего в рутине. У меня нет надежд, что кто-то, кроме вас, может это сделать в нужном ключе. Кардинал Ришелье, например...
— В десять дней я не уложусь.
— Вот видите, это уже деловой разговор! Дадим одиннадцать. Соберете материал и отпишетесь.
Сам смотрел на меня тепло и ласково, и что бы он сказал еще неизвестно, потому что в кабинет заглянула секретарша Люда.
— Арнольд Евсеевич, вас к главному.
— Хорошо. Значит, Геннадий Сергеевич, мы договорились...
Кабинет главного редактора находится рядом, в том же коридоре, следующая дверь, а Арнольд Евсеевич — человек дисциплинированный и хорошо знающий нетерпеливый характер нашего начальника. Он кладет руку на мое плечо и незамедлительно, по совершенно без суеты выходит в коридор. На прощание он говорит мне несколько ободряющих слов и на этом, наверное, теряет темп, потому что вновь возникает Люда.
— Арнольд Евсеевич! Ну, вас же ждут!
— Да, да... — он тяжело расправляет плечи. — Передайте главному, что я уже... в пути.
Я вернулся к себе, закурил и, вынув из двери ключ, чтоб никто случаем не побеспокоил, начал размышлять о том, что же можно написать про автомобильный завод, где, к слову, я никогда раньше не был и никого там не знал.
Десять дней для газетного очерка срок оптимальный. Это не много и не мало, это только-только.
Когда длинноногие газетные мальчики говорят, что кто-то за вечер взял да и написал сколько-то там страниц сразу в номер и хорошо получилось, я не верю.
Вероятно, такое, в общем-то, возможно, почему нет, но у меня так никогда не получалось. Мне надо начинать издали, не с наскока, а поэтому вечером из редакции я поехал в Ленинскую библиотеку, долго искал место на стоянке и по широкой мраморной лестнице под бронзовыми сияющими люстрами поднялся в свой научный зал, где библиограф Сонечка, старинная моя знакомая — мы уже много лет друг друга знаем, — быстренько начала подбирать материалы по истории Московского автомобильного завода.
За то время, пока она подбирала, я успел спуститься в подвальный этаж в библиотечную столовую, пропахшую диетической пищей — разопрелой манной кашей и протертыми супами, быстро поужинать, после этого из темной курилки, где в густом табачном дыму натужно, как в шахте, выл вентилятор, я позвонил домой, чтоб сказать жене: «Я сегодня поздно. Я в библиотеке».
— Тебе весело? — спросила она зловеще.
— Очень остроумно! Я тебе говорю — я в библиотеке. Срочное дело. — И тут я вспомнил, что вечером мы куда-то собирались... Не то в кино, не то в гости...
Жена замолчала. Наверное, до нее донесся гул вентилятора, и легко было решить, что я звоню с улицы, стою в телефонной будке с разбитым стеклом, рядом присмиревшие, чтоб их слышно не было, мои дружки. А мимо проносится автотранспорт, весь в вечерних огнях и в шуршанье шин. Нам весело. Жена не поверила, что вдруг появились срочные дела и повесила трубку.
Я поднялся наверх, прошел вдоль бесконечного генерального каталога. Под ногами скрипели рассохшиеся дубовые паркетины.
Потом до самого закрытия я сидел в Ленинской библиотеке. Горела лампа под стеклянным зеленым колпаком. Шуршали страницы. Кто-то глухо кашлял. И по ковровой дорожке в проходе справа от меня раздавались приглушенные шаги...
В тот первый вечер я узнал, что завод заложили какие-то Рябушинские, московские ухари, миллионщики и «спортсмэны». Так писалось тогда это слово — «спортсмэн». Первый директор, господин инженер, ездил на автомобиле марки «Протос», но предпочитал лошадку. Возил его и Рябушинских шофер по фамилии Кузяев, который одновременно был и директорским кучером. Фамилия Кузяев мне запомнилась вначале, может быть, только по звучанию. Мягко звучит, ласково — Кузяев.
Потом был второй вечер тоже в библиотеке и подшивка заводской многотиражки «Вагранка» за 29-й год, и там под фотографией лобастого паренька в темной косоворотке с двумя белыми пуговками на шее я прочитал: «Секретарь комсомольской ячейки отдела шасси — лучший молодой ударник Степа Кузяев. На смотре молодых ударников ему присуждена первая премия».
Опять Кузяев! Не родственник ли он того шофера, который возил Рябушинских? Если сын, то вот сюжет и вроде есть где повернуться: отец миллионщиков возил, а его Степа лучший ударник! Какой журналист такое пропустит. Если ж просто однофамильцы, опять получается интересно и вполне возможен какой-то ход. Уже легче, уже одна ниточка есть, решил я и успокоил себя — все будет нормально. Ведь что такое профессионализм и в журналистике тоже? Профессионализм — это возможность не опускаться ниже определенного уровня. Выше можно. Сколько угодно. Это взлет. А ниже нельзя. Не получится.