К телефону долго не подходили. Наконец, в трубке раздался щелчок. «Да», — сказал Сергей Павлович раскатисто. — «Сергей Павлович, вы что делаете? Мне нужно вас видеть!»
Нельзя было терять времени. Он должен был строить свой завод.
Он отказался от руссо-балтовской модели, да и в правлении ни за какие деньги не выдали бы документации. Решено было купить лицензию в Турине, выпускать полуторку "фиат". Легкая, маневренная, сконструированная специально для войны в степях Триполитании, такая машина была наиболее подходящей для русского бездорожья. Если, конечно, не принимать во внимание «руссо-балтики».
Он оставил службу в «Промете», вызвал к себе Строганова, Макаровского. Кирюшку хотел позвать. И даже имел с ним беседу. Встретились в маленьком ресторанчике с претензией на модерн. Кельнер в черном фраке в малиновой бабочке принял заказ. Развернули салфетки.
— Кирюшка, такое дело начинается! Давай к нам!
— Устал я, Дим Димыч, — сказал Мансуров. — Уж как-нибудь без меня. Мы с Игорем тоже строили проекты, собак в воздух подымали, мировые рекорды устанавливали...
— Так летает же «Муромец»!
— Это без меня. Видишь ли, Митя, человеку отпущен определенный объем сюжетности. Я свои варианты исчерпал. Тоже, как и вы, хотели мы внимание власть держащих обратить. Летели на огонь. Сгорел я. Пепел. Сижу в министерстве путей сообщения, езжу с инспекторскими поездками. Взяток не беру, пока. Да и не дают. Это — служба. Для души — оперетка и кордебалет. Вполне достойное увлечение для русского инженера.
— Ой, Кирюшка, трепло ты несчастное. Послушай, что говоришь. Я отдаю тебе на откуп всю механическую часть. Станки будем покупать самые современные. Весь производственный цикл построим так, что на сборку будут поступать крупные агрегаты, не по мелочам складывать...
Кирюшка поднял глаза, взгляд которых приводил в смятение столько женских сердец, потянувшись, взял Бондарева за руку.
— Я серьезно, Митя. Я устал. Для жизни человеку нужно пять условий: хлеб, жилище, одежда, работа и... сказка. Так вот, я в сказку не верю.
Принесли паюсную икру с кусочками льда. Ростбиф. Кельнер вытер запотелую бутылку и, чуть отстранившись, приступил к открыванию, налился кровью, выдергивая штопор. Это их рассмешило.
— Митька, я желаю тебе удачи на все сто! Ты ее заслужил.
— Твое здоровье.
Певичка в серебряном платье пела французскую песенку про маленького влюбленного зуава.
Перед Бондаревым сидел усталый человек, по виду гораздо старше своих лет, и по всему — и как он был одет, и как держал вилку — было понятно, он много видел и ничем его уже не удивишь.
— Ты меня, конечно, извини, но я не слишком верю, что у вас все получится. Мы мужицкая страна. У нас склад мужицкий. Общинный, не индустриальный. Мы не готовы. У нас не любят, когда кто-то хочет выделиться. Жить надо со всеми рядышком, а то спалят. Надо быть как все. Или никого не трогать, как я. А вы задумали удивлять. Идеи генерируете. Того еще не хватало! Подрежут вам крылья. Хрясь, хрясь и пополам. Идеи могут давать пришлые варяги... А нам нельзя. Нет пророков в своем отечестве. Давай дернем. Нет и нет пророков.
— Кирюшка, а ведь знаешь, в чем дело? Тебя женить надо! Дети пойдут, — сам не веря в то, что говорит, начал Бондарев, оживляясь. — Семья делает человека взрослым. Не чины, не дело — семья! Папа, мама не в счет.
— О чем ты, Митя? Самые преданные существа на свете — это девочки из балета. Пролетарии чувств. Целый день у станка. Годами. Аскетизм во всем. Того не ешь, того не пей. А деньги? Какие деньги, их нет. Она молода, она мечтает блистать. Театр. Огни рампы. И если ты, добрый человек, подаришь ей немного счастья, она тебе отдаст всю душу. Самые верные жены, между прочим, из балетных. Бюргеры вы толстокожие, вы считаете, раз она в театре ноги свои голые показывает, то она падшая. Верх добродетели ваши бабы, которые варят вам «шти», никому ничего не показывают, в чем я, поверь мне, глубоко сомневаюсь. И вы считаете это семейным счастьем.
Вот на этом разговоре о балетных девочках и кончилась их встреча. Правда, они еще о чем-то говорили, но несвязно. И то не запомнилось.
Эта встреча в маленьком ресторанчике оставила после себя ощущение тоски и горькой безысходности, и тогда уже вкралось какое-то чувство, что прав Кирюшка, что ничего не получится. Но разве он имел право бросить все, если был хоть один шанс из тысячи? Один. А вдруг?
Как строить завод? Какие методологические предпосылки положить в основу проекта, чтоб увязать топографию с функциями всех служб? Завод — живой организм. Двух одинаковых заводов не бывает. Как нет одинаковых судеб.