До поздней ночи длилось веселье при свете факелов, а когда смолкли песни и потухли огни, Райкоса и Хурделицына повели на ночлег в пахнувшую горькой горной травой горницу. Усталые, они, не раздеваясь, рухнули на лежанку, застланную мягкой овечьей шкурой, и мгновенно заснули.
Однако спать Николаю Алексеевичу в эту ночь пришлось немного. Его вскоре разбудил тревожный голос Иванко:
- Вставайте, капитан, к вам гонец из Навпали.
Райкос вскочил и при свете тусклого фонаря увидел гонца - стройного хрупкого юношу, волосы которого были покрыты коричневым колпачком и затейливо обвиты шелковым платком цвета греческого флага. Одет он был тоже несколько необычно для местного клефта-палликара: темно-лилового цвета кафтан с капюшоном, как у моряка, щегольски расшитые золотым шнурком зеленые шаровары, заправленные в короткие сапожки из красного сафьяна.
Лицо юноши было смуглым, обветренным, как у бывалых моряков, и в то же время сохраняло что-то нежное, девичье. Темные глаза в мрачных отблесках странно контрастировали с нежными, хрупкими чертами всего его облика.
Юноша, отдав честь, как заправский офицер, протянул проштемпелеванный сургучными печатями конверт. Вскрыв его, капитан нашел в нем два приказа за подписью главнокомандующего греческой армией Александра Ипсиланти, недавно назначенного новым президентом Греческой республики. В первом приказе говорилось, что капитан Райкос повышается в чине, производится в подполковники греческой армии и ему необходимо немедленно прибыть для прохождения службы в столицу Греции - Навпали. Во втором приказе подполковнику Райкосу предписывалось сдать отряд клефтов новому командиру Хурделицыну, который производится в капитаны, и срочно прибыть на высланной за ним саколеве "Санта Клара" в Навпали для получения соответствующих дальнейших инструкций.
Капитан Райкос спросил у юноши его имя и должность. Тот ответил, что служит в чине лейтенанта - офицера по особым поручениям, а когда Райкос осведомился об его имени, юноша покраснел, смутился и сказал, что это не столь важно, и к тому же им нужно торопиться.
- Одевайтесь скорее. Вас ждут. - И юноша вышел из комнаты.
Присутствующий при этом разговоре новоиспеченный капитан Хурделицын улыбнулся.
- Все дело в том, - пояснил он, - что у господина лейтенанта женское имя - Елена. Елена Ксантус. Вот что получается, Николай Алексеевич.
Райкос был удивлен, хотя старался скрыть свое удивление.
- Ну что ж, мой любезный капитан, в жизни может быть и не такое... Женщины - как женщины, ничего удивительного.
- Да только у меня предписание сегодня же ночью следовать со всем отрядом на южную оконечность залива, туда, где предполагается высадка нового десанта. И поведет нас она.
- Что ж, братец, значит не судьба нам сражаться вместе, - ответил Райкос. Хотя он и был обрадован повышением в чине, но разлучаться с Иванко ему не хотелось.
Он полюбил своего молодого друга. Хурделицын был здесь единственным человеком, с кем Райкос мог говорить на родном языке. Иванко как бы воплощал в себе частицу его родины.
Те же чувства испытывал и Хурделицын. Они оба пытались скрыть свою грусть, но это плохо удавалось. Лица у них были печальные, и, когда, выйдя на улицу, они прощались, невольные слезы блестели у них на глазах. Это заметила Елена Ксантус. Ее глаза потускнели.
- Вы еще встретитесь. Еще не раз встретитесь, - сказала она.
У ворот Райкос увидел рослого, закутанного в плащ человека с фонарем; он держал под уздцы оседланного мула. Николай Алексеевич сел в мягкое, как подушка, кожаное седло, и человек, освещая дорогу фонарем, повел мула под уздцы к морю, где их ожидала саколева.
А капитан Хурделицын строил полусонных клефтов.
Вскоре отряд уже шагал в черную ночь по узкой тропе следом за идущей впереди Еленой.
6. НА БОРТУ САКОЛЕВЫ
Как только "Санта Клара" снялась с якоря, новоиспеченный подполковник решил, что наконец-то ему представился случай хорошо отдохнуть. Плаванье по морю займет несколько часов, подумал Райкос и, не снимая мундира и оружия, стал моститься на маленьком, удобном для отдыха диванчике в каюте, которую ему любезно предоставил шкипер. Скоро подполковника стал одолевать желанный сон.
Этому способствовала не только усталость Райкоса, но и бортовая качка, усыпляющая по мере того, как корабль набирал скорость. Саколева так называют на Южном Средиземноморье легкие трехмачтовые парусники до ста пятидесяти тонн водоизмещения - очень быстроходное и устойчивое судно. Во всем его облике отобразился творческий гений искусных греческих кораблестроителей и бесстрашных мореплавателей. Профиль этого судна с приподнятой у кормы палубой, грациозным изгибом форштевня, оригинальным оперением парусов напоминает летящую над волнами черноголовую чайку. Шкипер саколевы, совсем юный уроженец острова Псара, видимо, для солидности, украсил свое острое, горбоносое лицо огромными ярко-рыжими усами. Такого же цвета была и его пышная шевелюра. Несмотря на свою молодость, он оказался опытным капитаном, сумевшим воспользоваться погодными условиями и отличными мореходными качествами корабля. Он искусно упряг мощь свежего ночного ветра во все паруса саколевы: в огромный латинский в центре на грот-мачте, в фок, фор-марсель с летучим бом-брамселем, в оба кливера на носу и в два треугольных на корме. Эти наполненные ветром крылья придали судну большую скорость, от которой корабль, скользя по валким волнам темного предутреннего моря, испытывал лишь легкое ритмическое покачивание.
Оно-то и усыпило Райкоса. Он заснул крепким сном. На военной службе Райкос привык спать недолго, чутко, сторожко - и вскоре проснулся так же внезапно, как и заснул.
Открыв глаза, он увидел, что вся каюта залита алым светом, проникающим через иллюминатор. Ему почудилось, что это отблеск пожара. Он вскочил с диванчика, с тревогой прильнул к круглому стеклу иллюминатора. То, что он увидел, поразило Райкоса. Над темным скалистым берегом острова, мимо которого проплывала саколева, низко катилась огромная багряная луна. Ее раскаленный докрасна обод, казалось, обжигал острые верхушки чахлых деревьев, которыми поросла поверхность каменистых круч. Лунные лучи заливали их, ложились полосами на пепельно-серые неспокойные волны моря, алой кровью вливались в каюту.
Райкос отпрянул от иллюминатора, подошел к диванчику и снова лег. Но спать уже не мог. Тысячи мыслей как бы сверлили его мозг. Такую же луну три с лишним тысячелетия тому назад видел и Одиссей, проплывая на своем суденышке мимо этих берегов. С той поры человечество научилось строить более прочные корабли, почти без риска погибнуть плавает на них по морям, но, как и во времена "Илиады", с тем же ожесточением продолжает истреблять друг друга. Как и в седой древности, на стыке Европы и Азии льется кровь. В Фермопильском ущелье по-прежнему идут бои. Только персидских завоевателей сменили турецкие. И вместо стрел теперь здесь разрывают воздух пушечные ядра и пули. Недавно здесь свирепствовали европейские завоеватели, не менее беспощадные, чем азиатские. В нравственном прогрессе человеческая цивилизация недалеко ушла от варварских гомеровских времен. Человеческая кровь алым потоком и поныне заливает бедную нашу планету. Свет луны казался Райкосу зловещим символом.
Он горько усмехнулся, закрыл лицо руками и мысленно представил себе другую картину: красная луна катится заводью родного ему Прибужья, касается камышей...
Райкос снова потянулся к иллюминатору, отомкнул задраенное массивным заржавленным винтовым кольцом-рымом литое стекло круглой, как большая тарелка, рамы. В лицо ударил мокрый горьковатый ветер. Райкос как бы физически почувствовал огромный водный простор стихии за тонкой бортовой обшивкой корабля. И ему почему-то вспомнились солоноватые на вкус, жесткие струи родного Южного Буга. Перед глазами проплыли зеленые островки, поросшие кустарниками скалы и широкий плес в том месте, где в Буг впадает речка Синюха.