Я взял еще один бутерброд. Сказал:
— Чего бы вот мне бегать за машиной? Прицепился к вездеходу сзади и спокойно ехал себе вплоть до аэродрома.
Штандартенфюрер засмеялся.
— Я же вам говорил, Кносе, что все значительно проще, чем вы намудрили. Идите, занимайтесь делами.
— Я хотел еще спросить его…
— Довольно! Вы мне мешаете. Оставьте нас вдвоем.
— Слушаю, штандартенфюрер!
Кносе исчез. Мужчина в мундире громко хлебал кофе, жмурился от наслаждения. И вот он отодвинул чашку. Встал. Направился к аквариуму, но не дошел, вернулся ко мне. Заговорил:
— Кносе сделал не то, что надо. Без моего разрешения поспешил спровадить тебя в блок. Ты увидел там кое-что такое, о чем не следует знать посторонним. Думаю, тебе не надо разжевывать, что там, где ты побывал у нас, туристам делать ничего? Придется тебе здесь задержаться. На какое время — об этом мы еще поговорим. Но если бы не беда, то счастье не было бы — кажется, так говорят у тебя на родине? Ошибка Кносе разрешает нам с тобой теперь быть искренними до конца. Шестой блок будем считать твоим экзаменом на стойкость. Ты его выдержал. Это хорошо. Теперь я могу даже предложить тебе остаться с нами навсегда. Разве в нас плохо? — его рука описала полукруг, будто демонстрируя пышный уют зала-кабинета. — Нам нужны молодые ребята с характером. Нет, не для того, чтобы таскать бетон и рельсы. Кто не слюнтяй, у кого есть мужество, на таких у нас ждет интересная работа.
— Бить кнутами индейцев? — вырвалось у меня. Он покачал главой.
— Я забыл, из которой ты страны…Равенство, братство и тому подобное? Ничего, мы поможем тебе выбросить все это из головы. Что индейцы? Уж если бить, так половину человечества, чтобы аж перья летели! Ты любишь путешествовать? Хочешь посетить любой закоулок планеты, побывать в далеких краях? Тебя влекут Африка, Тибет, Индия, Аляска, Гавайские острова?.. Пожалуйста! Твои маршруты не будут иметь границ. Будешь путешествовать себе в удовольствие. И не просто будешь отправляться в путешествие — перед тобой растворятся все двери, всюду, где ступишь ногой, все будет твое: бери, властвуй, приказывай. И никто тебе не посмеет прекословить. Никто! Захочется тебе ради развлечения разнести на щепки какой-либо там Эмпайр билдинг[2] или ржавую Эйфелевую башню,[3] наведешь такую штуковину, нажмешь на этот курок, вот он снизу, — и от никчемных сооружений останется груда вонючих обломков…
У штандартенфюрера в руках появился продолговатый предмет, который напоминал отрезок трубы из блестящего металла. Он вынул его из ящика стола, играясь, подбрасывал на ладонях.
— Захочешь пустить на дно океанский лайнер, развалить плотину, столкнуть целую скалу — нажимай на крючок, не раздумывая, нажимай и круши! Обветшалый земной шар давно уже время потрясти как следует и очистить от вредной накипи! Ну как, по душе такая работа? Через год или два я назначу тебя комендантом Сингапура или гауляйтером островов Фиджи. Семнадцатилетний гауляйтер или губернатор, название не имеет значения, — ведь это производит впечатление, правда же?
— Сеньор, вы шутите, но так и не сказали мне…
— Шучу, конечно, шучу, мальчик!
Он схватил меня за плечи, повел в глубь зала. Часть стеклянной стены неожиданно поплыла вверх, под потолок. Запахло лесом. Я оказался на террасе, которая прилепилась к отвесному обрыву. Вокруг изобиловали чащи. Далеко внизу, на дне глубокой впадины, поблескивали на солнце плеса озерец. Почти на равне террасы, на противоположном склоне живописного каньона, пролегал гребень возвышения, стеной стояли деревья.
Он поднял металлический цилиндр. Тугой сгусток воздуха бесшумно ударил у уха. По ту сторону каньона, на гребне, возникло бледно-розовое сияние. Я успел увидеть, как мгновенная вспышка вихря закружила там срезанные ветви. Промелькнул обнаженный ствол, вырванный с корнями, громкий треск докатился до террасы. Две или три секвойи сползли из гребня вниз, в пропасть. Деревья, которые стояли рядом, качались как во время бури. За миг на том месте, где были чащи, зияла темная просека.
— Видишь, как можно шутить? А ты говоришь — бить индейцев…
Съежившись, я снова сидел в кресле. Седая голова маячила перед глазами. В петлице сияли сломанные молнии. От возбуждения в штандартенфюрера дергалась щека, он гладил ее ладонью. На столе лежал продолговатый предмет — обрезок металлической трубы с черной рукояткой. Оружие, страшное действие которой я только что видел.
Пальцы застыли, я даже не смотрел на оружие, но от напряжения аж замерцало в глазах — так близко от меня лежала эта блестящая труба. Я мог ухватить ее вмиг. “Нажимай на курок! Вот он, внизу”…
Еще и теперь не выяснено, или существует телепатия. Диспуты идут уже не одно десятилетие. Кто знает, как оно на самом деле с чтением чужих мыслей, только в тот миг, когда я уже знал, что моя рука сейчас дернется к столу, блестящий предмет исчез из его поверхности. Штандартенфюрер взял трубу и запрятал в ящик. Он опередил меня, наверное, бессознательно, так как ему и в голову не могло прийти, что я осмелюсь схватить оружие. И я почти уверен, что какая-то клетка чужого мозга ощутила движение моих клеток и забила тревогу.
Меня сковало вялое равнодушие ко всему, возвратилась усталость. Я сказал, что не хочу ни крушить небоскребы, ни топить лайнеры и ни за что не останусь в подземном логове, а если меня отведут назад в блок, то работать уже не буду. Не буду, хотя бы там что!
Человек в мундире, будто и не слышал моих слов, спросил, известно ли мне, что меня считают погибшим.
— Мне показывали газету, — ответил я.
— И здесь Кносе немного переборщил. И ничего. Тем большей будет радость твоего отца, когда узнает, что сын живой. Воскресают с мертвых нечасто. Можешь подать отцу весть о себе. Не возражаю. Напиши ему письмо.
Мне все время казалось, что наш разговор должен дойти той границы, за которой начнется самое главное, и к этому я внутренне готовил себя, хотя и не понимал, что же именно надо от меня этому штандартенфюреру. Упоминание об отце взбодрила меня, усталости как не было. Я насторожил уши.
Штандартенфюрер заметил, какое впечатление произвело на меня его неожиданное предложение. И обезоружил меня откровенностью.
— Не думай, что мне не терпится утешить твоего отца. Сантименты не по мне. Просто ситуация так сложилась, что ты имеешь реальные шансы выкрутиться. Нам позарез нужно провести с твоим отцом серьезный разговор. Твое письмо к нему поможет начать ее.
— Вы можете обойтись и без моего письма.
— Конечно, что можем. Но когда отец будет знать, что от результатов наших переговоров будет зависеть дальнейшая судьба сына, мы скорее с ним объяснимся.
— Ему также предложите должность губернатора?
На лице штандартенфюрера появилась довольная улыбка.
— Ты смекалистый мальчишка. И смелый. Лететь вдогонку за вертолетом ночью, едва не пробраться в кабину… В Кносе лишь подозрение, а я убежден: шлем был принадлежностью летательного аппарата, которым ты воспользовался. Но Кносе напрасно к тебе пристал. Аппарат ты успел снять с себя, а его конструкция тебе неизвестна. Так что забудем об этом. Нет, твоему отцу я не собираюсь предлагать какую-либо должность. Я предложу ему другое. Даже не буду предлагать, а поставлю требование, чтобы он немедленно отказался от работы по освоению здешних джунглей. Все усилия твоего отца — лишь в пользу всяческих недоразвитых существ, которые только и думают, лишь бы набить желудок. Чтобы сельва не превратилась на проходной двор… Одно слово, я вынужден обратиться к трезвому уму доктора Вовченко. Успокойся, мальчик. Твоему отцу ничто не угрожает. Доктор Вовченко нужный нам живой, а не мертвый. Нужен не здесь, в джунглях, а там, где он может встречать с многими своими коллегами или выступать перед аудиториями разных стран. Он должен прилюдно признать ошибочность, или можно и так — поспешность собственных выводов и сделать заявление о том, что тропическая растительность этого континента не оправдала ожиданий, и ее невозможно использовать как питательное вещество. Пусть выдумает несуществующие бациллы, пусть скажет, что от продукта сельвы все сойдут с ума — такое заявление мы даже поможем подкрепить примерами, — пусть, в конце концов, перенесет работу в джунгли Индонезии, Вьетнаму, куда-нибудь. Мне это не интересно. Я хочу тишины и покоя в здешних джунглях. Доктор Вовченко — признанный авторитет в научных кругах, с ним считаются. Если сегодня он даже выскажет соображения, противоположные вчерашним, ему это мало повредит. Неудачи у каждого случаются. Немного пошумит пресса, заинтересованные фирмы покрутят носом, банки прекратят финансирование проектов — на том все и кончится. Твой отец сдаст в архив материалы, распустит свою экспедицию, и вы с ним спокойно возвратитесь домой. Кроме того, вас будет ждать большая радость, ты даже вообразить себе не можешь… Чем скорее доктор Вовченко согласится на мои условия, тем быстрее и ты оставишь этот город, в который прибыл без приглашения. Понял? Безусловно, о всем, что видел здесь и слышал, придется молчать. Прежде всего, чтобы не подвести своего отца. Будешь молчать год, а потом можешь рассказывать кому-нибудь о своих приключениях… Между прочим, с инспектором Чанади, думаю, мы также договоримся. Ведь же он не захочет потерять свою сестричку Ержи.