Либа пригляделась к драгоценности:
– Гм. Любопытно. Никогда не слыхала о зеленых жемчужинах. Ты уверен, что она не поддельная?
– Почему бы она была поддельная? За кого ты меня принимаешь? Эта штуковина стóит кучу денег!
Либа отвернулась:
– У меня от нее мурашки по коже.
– Вот, так всегда. Никакого толку от тебя нет! Где мой ужин? Что? Опять каша? Почему ты не могла приготовить наваристый суп, как делают в приличных семьях?
– Я что, чудеса должна творить? В кладовке-то пусто! Если б ты ловил побольше рыбы и поменьше насасывался в трактире, у нас было бы что подать на стол.
– А! Ерунда. Теперь все будет по-другому.
Ночью Сарлеса тревожили странные, неприятные сны. Лица появлялись, словно выглядывая из тумана, и бросали на него оценивающие взгляды, после чего серьезно беседовали о чем-то в стороне. Сарлес мучительно пытался понять, о чем они говорят, но так ничего и не понял. Иные лица казались знакомыми, хотя Сарлес не мог припомнить, где он их видел и как их звали.
Наутро Джунт все еще не вернулся на «Превале». По непреложному закону рыбаков теперь хозяином лодки «Лирлу» до возвращения Джунта становился Сарлес. Он сразу воспользовался своей привилегией и приготовился выйти в море. Сын Джунта, Тамас, тоже хотел взойти на борт, но Сарлес прогнал его:
– Я предпочитаю рыбачить в одиночку.
Тамас горячо возразил:
– Это несправедливо! Я должен защищать интересы семьи!
Сарлес поднял указательный палец:
– Не спеши! Ты забываешь, что у меня тоже есть интересы. «Лирлу» – моя лодка, пока твой отец не вернет мне «Преваль» в целости и сохранности. Если хочешь рыбачить, обращайся к кому-нибудь другому.
Подняв паруса, Сарлес направил «Лирлу» к рыбным местам, радуясь надежности нового судна и легкости управления снастями. Сегодня ему повезло – рыба буквально просилась к нему в сети, корзины в трюме наполнились до краев, и Сарлес возвратился в Минольт, поздравляя себя с небывалым уловом: сегодня на ужин у него будет наваристый суп или даже жареная птица!
Прошло два месяца. Сарлес постоянно возвращался в гавань с трюмом, полным рыбы, тогда как Тамаса постигала одна неудача за другой. Однажды вечером Тамас пришел к Сарлесу, чтобы попробовать как-то поправить свое бедственное положение; никто в Минольте не считал возникшую ситуацию совершенно справедливой, хотя все соглашались с тем, что Сарлес действовал в строгом соответствии со своими правами.
Либа сидела одна у камина, с пряжей в руках. Тамас остановился посреди комнаты:
– А где Сарлес?
– В таверне, надо полагать, насасывается вином, – спокойным, резковато-холодным тоном ответила Либа. Взглянув на Тамаса через плечо, она отвернулась к прялке: – Если ты пришел о чем-нибудь просить, ты ничего не получишь. Сарлес надулся, как помещик, и смотрит на всех свысока.
– И все же нам нужно договориться! – заявил Тамас. – Он потерял трухлявый дуршлаг и приобрел «Лирлу» – за мой счет, за счет моей матери и моих сестер. Мы всё потеряли, ни в чем не провинившись. Мы просим только о том, чтобы Сарлес поступил по справедливости и поделился.
Либа неприязненно пожала плечами:
– Со мной говорить бесполезно. Я ничего с ним не могу поделать. С тех пор как он принес домой зеленую жемчужину, он стал другим человеком. – Она подняла глаза к каменной полке над камином, где на блюдечке лежала жемчужина.
Тамас подошел посмотреть на драгоценность. Он взял жемчужину, повертел ее в пальцах и присвистнул:
– Дорогая штуковина! Ее можно обменять на новую лодку! Я снова мог бы рыбачить и горя не знал бы!
Либа взглянула на него с удивлением. Тамаса все считали олицетворением порядочности – но теперь он не походил на себя. Возникало впечатление, что зеленая жемчужина портила каждого, кто к ней прикасался, внушая алчность и себялюбие. Либа вернулась к пряже:
– Ничего мне не говори – я не могу помешать тому, о чем ничего не знаю. Ненавижу эту зеленую гадость – она следит за мной, как дурной глаз!
Тамас хихикнул сумасшедшим голоском – настолько странным, что Либа невольно покосилась на него.
– Так тому и быть! – заявил Тамас. – Пора возместить нанесенный ущерб! Если Сарлес будет недоволен, пусть приходит ко мне. – Сжимая жемчужину в руке, он выбежал из дома. Либа вздохнула и продолжала прясть – у нее в груди зародился комок тяжелого предчувствия.
Целый час тишину в доме нарушали только вздохи ветра в дымовой трубе и потрескивание дров в камине. Наконец послышались неуверенные шаркающие звуки: шаги Сарлеса, возвращавшегося после попойки. Широко распахнув дверь, он остановился, пошатываясь, в проеме – лицо пьяного рыбака, круглое, как тарелка, белело под неряшливо подстриженными черными волосами. Глаза Сарлеса, бегавшие по сторонам, остановились на каминной полке; он подошел ближе и увидел, что блюдечко опустело. Из груди его вырвался мучительный возглас: