Ближе к вечеру Шимрод, подчинившись внезапному порыву, накинул на плечи плащ, сделал покупку на рынке и прошел по пляжу к белому дворцу. Взойдя по ступеням, он пересек террасу и постучал в резную деревянную дверь.
Никто не ответил – он постучал снова. Наконец дверь приоткрылась; выглянула служанка:
– Леди Меланкте не принимает.
Шимрод распахнул дверь и зашел внутрь:
– Превосходно! Значит, нам никто не помешает. Я останусь на ужин – вот свежие отбивные. Поджарьте их как следует, приправьте травами и подайте с добрым красным вином. Где Меланкте?
– В гостиной, у камина.
– Я знаю, куда идти.
Служанка с сомнением понесла отбивные на кухню. Заглядывая из комнаты в комнату, Шимрод в конце концов нашел гостиную, упомянутую служанкой, – помещение с белеными стенами и дубовыми потолочными балками. Меланкте стояла и грелась у огня. Когда Шимрод зашел, она взглянула на него через плечо, раздраженно отвернулась и продолжала смотреть на языки пламени.
Шимрод приблизился. Не глядя на него, Меланкте сказала:
– Я знала, что ты сегодня придешь.
Шимрод обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал. Она не ответила – с таким же успехом он мог бы поцеловать тыльную сторону своей руки.
– Так что же – ты не рада меня видеть?
– Нет.
– Но в то же время тебя не трясет от злости?
– Нет.
– Я когда-то уже целовал тебя – помнишь?
Меланкте повернулась к нему. Шимрод понял, что она собирается сказать нечто, приготовленное заранее:
– Я почти не помню ничего, что тогда происходило. Тамурелло дал мне точные указания. Я должна была обещать тебе все, что угодно, и, если потребуется, уступить любому твоему требованию. Оказалось, что в этом не было необходимости.
– А обещания? Их не нужно выполнять?
– Я произносила слова, но это не были мои обещания; это были слова Тамурелло. У него и требуй выполнения обещаний. – И Меланкте улыбнулась огню, горевшему в камине.
Шимрод, все еще обнимавший ее за талию, прижал ее ближе и погрузил лицо в ее волосы, но она отстранилась и села на диван.
Шимрод сел рядом:
– Я не большой мудрец, как тебе известно. И все же, я мог бы многому тебя научить.
– Ты гоняешься за иллюзиями, – почти презрительно обронила Меланкте.
– Почему ты так думаешь?
– Тебя привлекает мое тело. Если бы ты взглянул на меня и увидел пожелтевшую морщинистую кожу и горбатый нос с бородавками, сегодня вечером тебя бы тут не было – даже если бы ты пришел, ты не стал бы меня целовать.
– С этим невозможно спорить, – сказал Шимрод. – Тем не менее в этом отношении я вряд ли отличаюсь от любого другого. Ты предпочла бы жить в дряхлом, уродливом теле?
– Я привыкла к тому телу, какое у меня есть. Я знаю, что оно привлекательно. Тем не менее то, что живет в этом теле, – то, что я на самом деле собой представляю, – судя по всему, вовсе не привлекательно.
В гостиную зашла служанка:
– Подать ужин здесь, у камина?
Меланкте с удивлением оглянулась:
– Я не просила подавать ужин.
– Этот господин принес отличные отбивные и приказал поджарить их как следует, что я и сделала, обжарила на виноградной лозе и приправила чесноком, лимонным соком и щепоткой тимьяна. Есть еще свежеиспеченный хлеб, горошек прямо с огорода и неплохое красное вино.
– Хорошо, подавай здесь.
За ужином Шимрод пытался создать теплую, непринужденную атмосферу, но в этом начинании Меланкте не оказывала ему почти никакой поддержки. Сразу после ужина она объявила, что устала и собирается идти спать.
– Сегодня дождливо, – заметил Шимрод, – я останусь на ночь.
– Дождя уже нет, – возразила Меланкте. – Уходи, Шимрод. В моей постели не будет никого, кроме меня.
Шимрод поднялся на ноги:
– Мне остается сделать то, что на моем месте сделал бы любой воспитанный мужчина. Спокойной ночи, Меланкте.
2
Непрерывные холодные дожди удерживали Шимрода от новых прогулок по пляжу. Кроме того, он не торопился из тактических соображений: чрезмерное усердие могло скорее помешать достижению его цели, нежели способствовать ему. На данный момент он уже сделал все возможное. Он привлек внимание Меланкте к неповторимому характеру своей персоны; он доказал ей, что умеет быть вежливым, но настойчивым, забавным, но заботливым; он продемонстрировал ей внушающую уверенность любой женщине страстность, свойственную всем ухажерам, – не в такой степени, какая могла бы показаться непристойной, но и достаточно пылкую для того, чтобы она свидетельствовала о непреодолимых чарах Меланкте и заставила ее задумываться о себе и о нем.