«Почему бы она была поддельная? За кого ты меня принимаешь? Эта штуковина стоит кучу денег!»
Либа отвернулась: «У меня от нее мурашки по коже».
«Вот, так всегда. Никакого толку от тебя нет! Где мой ужин? Что? Опять каша? Почему ты не могла приготовить наваристый суп, как делают в приличных семьях?»
«Я что, чудеса должна творить? В кладовке-то пусто! Если б ты ловил побольше рыбы и поменьше насасывался в трактире, у нас было бы что подать на стол».
«А! Ерунда. Теперь все будет по-другому».
Ночью Сарлеса тревожили странные, неприятные сны. Лица появлялись, словно выглядывая из тумана, и бросали на него оценивающие взгляды, после чего серьезно беседовали о чем-то в стороне. Сарлес мучительно пытался понять, о чем они говорят, но так ничего и не понял. Иные лица казались знакомыми, хотя Сарлес не мог припомнить, где он их видел и как их звали.
Наутро Джунт все еще не вернулся на «Превале». По непреложному закону рыбаков, теперь хозяином лодки «Лирлу» до возвращения Джунта становился Сарлес. Он сразу воспользовался своей привилегией и приготовился выйти в море. Сын Джунта, Тамас, тоже хотел взойти на борт, но Сарлес прогнал его: «Я предпочитаю рыбачить в одиночку».
Тамас горячо возразил: «Это несправедливо! Я должен защищать интересы семьи!»
Сарлес поднял указательный палец: «Не спеши! Ты забываешь, что у меня тоже есть интересы. „Лирлу“ — моя лодка, пока твой отец не вернет мне „Преваль“ в целости и сохранности. Если хочешь рыбачить, обращайся к кому-нибудь другому».
Подняв паруса, Сарлес направил «Лирлу» к рыбным местам, радуясь надежности нового судна и легкости управления снастями. Сегодня ему повезло — рыба буквально просилась к нему в сети, корзины в трюме наполнились до краев, и Сарлес возвратился в Минольт, поздравляя себя с небывалым уловом: сегодня на ужин у него будет наваристый суп или даже жареная птица!
Прошли два месяца. Сарлес постоянно возвращался в гавань с трюмом, полным рыбы, тогда как Тамаса постигала одна неудача за другой. Однажды вечером Тамас пришел к Сарлесу, чтобы попробовать как-то поправить свое бедственное положение; никто в Минольте не считал возникшую ситуацию совершенно справедливой, хотя все соглашались с тем, что Сарлес действовал в строгом соответствии со своими правами.
Либа сидела одна у камина, с пряжей в руках. Тамас остановился посреди комнаты: «А где Сарлес?»
«В таверне, надо полагать, насасывается вином», — спокойным, резковато-холодным тоном ответила Либа. Взглянув на Тамаса через плечо, она отвернулась к прялке: «Если ты пришел о чем-нибудь просить, ты ничего не получишь. Сарлес надулся, как помещик, и смотрит на всех свысока».
«И все же нам нужно договориться! — заявил Тамас. — Он потерял трухлявый дуршлаг и приобрел „Лирлу“ — за мой счет, за счет моей матери и моих сестер. Мы всё потеряли, ни в чем не провинившись. Мы просим только о том, чтобы Сарлес поступил по справедливости и поделился».
Либа неприязненно пожала плечами: «Со мной говорить бесполезно. Я ничего с ним не могу поделать. С тех пор, как он принес домой зеленую жемчужину, он стал другим человеком». Она подняла глаза к каменной полке над камином, где на блюдечке лежала жемчужина.
Тамас подошел посмотреть на драгоценность. Он взял жемчужину, повертел ее в пальцах и присвистнул: «Дорогая штуковина! Ее можно обменять на новую лодку! Я снова мог бы рыбачить и горя не знал бы!»
Либа взглянула на него с удивлением. Тамаса все считали олицетворением порядочности — но теперь он не походил на себя. Возникало впечатление, что зеленая жемчужина портила каждого, кто к ней прикасался, внушая алчность и себялюбие. Либа вернулась к пряже: «Ничего мне не говори — я не могу помешать тому, о чем ничего не знаю. Ненавижу эту зеленую гадость — она следит за мной, как дурной глаз!»
Тамас хихикнул сумасшедшим голоском — настолько странным, что Либа невольно покосилась на него.
«Так тому и быть! — заявил Тамас. — Пора возместить нанесенный ущерб! Если Сарлес будет недоволен, пусть приходит ко мне». Сжимая жемчужину в руке, он выбежал из дома. Либа вздохнула и продолжала прясть — у нее в груди зародился комок тяжелого предчувствия.
Целый час тишину в доме нарушали только вздохи ветра в дымовой трубе и потрескивание дров в камине. Наконец послышались неуверенные шаркающие звуки: шаги Сарлеса, возвращавшегося после попойки. Широко распахнув дверь, он остановился, пошатываясь, в проеме — лицо пьяного рыбака, круглое, как тарелка, белело под неряшливо подстриженными черными волосами. Глаза Сарлеса, бегавшие по сторонам, остановились на каминной полке; он подошел ближе и увидел, что блюдечко опустело. Из груди его вырвался мучительный возглас: «Где жемчужина, моя блестящая зеленая жемчужина?»