Когда Ходжар-буви исполнилось восемнадцать лет, на руках у нее уже была маленькая Шаходат. И вот вдруг мужчин стали забирать в мардикеры — поденщики. Ее муж Мирхалик работал в Мингбулаке на хлопковом заводе, принадлежавшем известному кокандскому богачу Дусимбая. Мирхалик был парень ладный, высокого роста, плечистый, крепкий. После того как забрали из кишлака в мардикеры человек двадцать, попал в список и Мирхалик. С тех пор он помрачнел, словно держал по ком-нибудь траур. Три дня не выходил из дому, на четвертый рано утром поцеловал в лоб спящую Шаходат, погладил жену по голове, засунул за голенище кинжал и ушел куда-то. Этот кинжал с костяной рукояткой подарил ему товарищ — участник улака — козлодрании на свадьбе. Ходжар-буви поняла по виду мужа, что может произойти какое-то несчастье, однако не остановила его. Разве можно преградить дорогу мужчине, когда он на что-то решился?! В тот день Мирхалик вернулся домой в полночь, сказал жене: «Постели постель», вытянулся во всю длину возле хантахты и заснул. Ходжар-буви поутру чистила ему одежду и на правом сапоге увидела свежее кровяное пятно. Ближе к полудню кто-то принес весть: «Убили мингбаши[1] труп нашли в коровнике Дусимбая!» Ходжар-буви внимательно посмотрела на мужа, который работал кетменем в винограднике. Однако Мирхалик не выпрямился, не вздрогнул, он вел себя так, словно не имел никакого отношения к этому делу. Через два дня власти схватили восьмерых кишлачных парней, в том числе и Мирхалика. Куда их повели, что с ними сделали, никто об этом ничего не мог сказать. Месяца через два в овраге, под горой Шахимардан, нашли пятнадцать трупов. Вот где и отыскались пропавшие без вести семеро конвойных стражников и восемь джигитов из кишлака Мингбулак.
Второго ребенка Ходжар-буви родила уже после смерти Мирхалика. Мальчик сильно походил на отца, у него был такой же выпуклый лоб, такой же длинный разрез глаз. И вот, чтобы всегда помнить о добрых днях, прожитых с мужем, Ходжар-буви дала сыну имя Абид — «Память». Уже спустя неделю после рождения Абида она пошла работать на завод — сушить, очищать хлопок вместо своего мужа.
Однажды по всему кишлаку пронесся слух, что на завод прибывает хозяин, сам Дусимбай-ата. Заводскую территорию подмели, полили водой. Бай подъехал в красивом фаэтоне, его подхватили под руки, помогли сойти на землю. Обходя свой завод, Дусимбай заметил Ходжар, которая с ребенком за спиной очищала хлопок. Ему объяснили, кто она такая. Бай, уставившись на Ходжар, произнес:
— Этой бедняге и так живется несладко, такая черная работа ей не подобает.
Ходжар приходилось слышать о том, что баи — грубые, жестокие люди, и теперь она в смущении наклонила голову, увидев перед собой любезного, улыбающегося, незлого на вид человека лет сорока пяти, одетого в парчовый халат. Уходя из цеха, бай снова почтил Ходжар своим вниманием:
— Дайте ей легкую работу. Дочь моя, особенно не утруждайте себя…
Бай не поехал в Коканд, ночевать он остался в селении, в своем кишлачном доме. На следующий день, только показавшись на заводе, он сразу вызвал к себе в кабинет Ходжар.
— Ваш муж очень сильно провинился, — сказал бай, не глядя на молодую женщину, которая стояла перед ним на коленях. — Однако есть на свете справедливость. Вот аллах и покарал его. Вы еще молоды, дочь моя, я слышал, у вас двое детей. Вам нужно хорошо их воспитать. С этого дня я сам буду справляться о том, как вы живете. Да поможет вам аллах! А меня можете считать за отца. Что скажете?
— Спасибо, бай-ата, — произнесла Ходжар, у которой от жалости к себе катились по лицу слезы.
— А плакать не надо. Возьмите вот это. Золото возвышает человека, облегчает ему жизнь. — И бай вытащил из кармана пятирублевую золотую монету. — Берите, дочь моя. А людям скажете, что деньги дал ваш бай-ата. Берите.
Ходжар робко протянула руку из-под чадры и взяла монету. В жизни она не видела таких денег. Ходжар не знала, что и сказать. Дусимбай пристально смотрел на нее.
— А теперь я вас попрошу заварить чаю и принести сюда. Хорошо? Я люблю крепкий чай.
Ходжар поднялась с коленей и вышла во двор. «Нет, этот бай не такой, как о нем говорят, — думала она. — Он помогает бедным, значит, хороший человек».
Когда Ходжар с чайником в руках вошла в кабинет, Дусимбай сидел на постели-курпаче и длинным складным ножиком затачивал карандаш.
— Уже готово? Вот хорошо. Ну-ка подойдите поближе, налейте своей рукой! А то, если я сам налью, боюсь, невкусно будет. Тогда и пить незачем.
Ходжар осторожно присела возле хантахты. Два раза немного отлила из чайника в китайскую пиалу и вылила обратно. Потом снова наполнила тонкую посуду дымящимся душистым напитком и с поклоном протянула Дусимбая). С каким-то странным выражением в глазах он наблюдал за каждым ее движением.