Смешные детские расчеты! Вспоминая по дороге на мельницу то время, он посмеивался про себя… А места вокруг пошли сплошь знакомые. Когда-то давно он знал на ощупь и цвет каждый камень на дорожке… Дома справа закончились, потянулась изгородь — помнится, когда-то он подмечал в ее зеленой массе всякое новое пятно, каждый свежий изгиб. В детстве мельница была ему вторым домом, он каждый день бежал туда после школы, а потом уж домой. Здесь легко было укрыться: противоположный берег густо порос деревьями и кустарником — ивами, ясенями, бузиной, терном; ветви их нависали над самой водой, — то-то раздолье для камышовок! Скоро впереди покажется длинная белая стена мельницы, освещенная луной, как прожектором, а справа, под сенью громадного красного бука, — и дом мельника. Но чем ближе он подходил, тем больше его охватывало беспокойство. Он безотчетно ощущал какую-то неуловимую перемену. Казалось, переменилось все: воздух, звук падающей воды, силуэты деревьев, линия изгороди. Он невольно замедлил шаг, потом остановился: надо найти этому причину, благо луна светит ярко. Он стоял как раз в том месте, где раньше впереди был брод, а справа — мостик. Дело в том, что река здесь распадается на два рукава: налево с плотины течет отработанная вода, которая прошла через мельницу, а справа — естественное русло реки. Но теперь ни брода, ни белого мостика не видать: ровная дорога ведет к дому мельника, а внизу под дорогой, чернеет труба, обложенная кирпичом. Подойдя к этому новому «мосту», он с удивлением обнаружил там воду. Только если раньше водный поток с шумом и пеной вырывался из-под мельничных жерновов, то сейчас здесь был просто сток, а прежнее русло искусственного рукава давно заросло ивняком да сорняками. Одно из двух — или мельницу забросили, или же теперь ее приводят в движение каким-то другим способом. Скорее, первое — слишком уж бросалось в глаза царящее кругом запустенье: даже ночью его нельзя было не заметить. Подойдя ближе к дому, Оливеро убедился, что не ошибся: выбитые стекла, пустые глазницы окон, кое-как прикрытые мешковиной, потерянно хлопавшей на ветру. Кругом темно — ни огонька. Впрочем, за садом, по-видимому, ухаживали, а когда Оливеро тронул калитку, с высокой акации спрыгнула кошка и стала тереться о его ногу.
Он пошел назад к реке. Во всяком случае, теперь он точно знал, что память его не подвела, — река действительно изменила течение. Почему? — в этом ему еще предстояло разобраться. Он вернулся к трубе и пошел по тропинке, что вела кружным путем к заднему двору мельницы, перемычке и плотине. Там мало что изменилось, разве что перемычку то ли частично смыло водой, то ли ее разрушили. Из-за этого река вернулась в свое естественное русло; он с детства помнил, что там брала начало проселочная дорога, соединявшая мельницу с ныне заброшенной сыромятней, в полумиле вверх по течению. Желая во что бы то ни стало разгадать тайну, он шел по тропинке вдоль реки, иногда натыкаясь на заросли крапивы и болиголова, пока, наконец, не добрался до развалин сыромятни, — места эти он когда-то излазил вдоль и поперек и хорошо помнил. Вот эта ровная тропинка идет вдоль берега, справа — лес, на другом берегу — луга, примыкавшие к мельнице, а за ними, параллельно реке, дорога: она ведет к пустоши. Он задумался: становилось поздно, и еще неизвестно, долго ли будет светить луна. Может, лучше перейти реку вброд, а там лугами выйти на дорогу: все равно они с рекой еще раз сойдутся в двух милях отсюда? В темноте идти даже проще, — не отвлекаешься на побочные доказательства того, что река и впрямь поменяла направление. Но события последнего часа, особенно покинутая мельница, внушили ему такое чувство неуверенности, что он решил не рисковать, и быстро пошел дальше по заросшей тропинке, изредка взглядывая на бегущую рядом речку.