– У Мазута связь с тюрьмой?
– Пусть он сам вам и объявит. А я ничего не знаю… – грубо сказала она.
Момент был упущен.
Я вдруг вспомнил девчонку, которая жила в нашем дворе во времена моей юности. Многие ребята из дома с нею спали, но каждый раз ее предстояло завоевывать заново: наутро она ни с кем из них не желала здороваться.
– Все, что ли? – Она поднялась, поправила сбившееся над голыми коленями платье.
Я пожал плечами. Она вышла, не попрощавшись.
– А где… – спросила меня через минуту Гезель, она отлучилась из приемной, чтобы наполнить заварной чайник.
Я только развел руками.
– С ней бывает, – успокоила Гезель, – убежит, хлопнет дверью, а потом, смотришь, опять идет как ни в чем не бывало…
Мне показалось, Кулиеву напугал барственно-надменный вид начальника милиции, брошенный на нее презрительный, злобный взгляд.
Надо же было ему появиться в эту минуту!
– Гезель, – попросил я, – мне нужен один материал. Попытайся его найти…
– Конечно!
– Материал о несчастном случае с Ветлугиным.
– Потрясающая новость!.. – Агаев, к которому я зашел, поднялся из-за стола мне навстречу. Бисеринки пота блестели у него на висках. Он, не глядя, достал батистовый платок и так же, не глядя, промокнул их. – Я узнал, почему арестовали Мазута! Сначала я решил, что Довиденко просто хотел утереть нос водной милиции и водной прокуратуре… Нет!
Еще в школе Агаева и его компанию отличала поразительная осведомленность. И не только в отношении учителей и директора. Они коллекционировали фамилии директоров заводов и управляющих, инструкторов, заведующих отделами ЦК, не говоря уже о командующих военными округами, министрах, председателях госкомитетов и их заместителей.
Впрочем, в этом не было ничего удивительного – в компанию их входили в основном сынки республиканской номенклатуры. Удивительно другое – информированность эта никем в школе не ценилась, а успеваемость компании была даже ниже средней.
– Ночью передали с парома «Советская Нахичевань»… – сказал Агаев, складывая платок и убирая его в карман. – К матросу на трапе подошла цыганка. Сказала, что за «козлятником» Касумова, на Берегу, есть тайник. Он закрыт камнем. В нем будто бы находится пистолет, из которого Мазут убил Пухова…
– Что за цыганка? – спросил я.
– В том-то и дело! Пока матрос бегал за помощником по пассажирской работе, цыганки все перемешались – там целый табор!
– Нашли?
– Искали. Но безрезультатно. Информация пошла не через нас, а по старому каналу – через территориальную милицию и прокуратуру области. Нас только сейчас подключили. И то – областное управление настояло! Генерал Эминов!
– Безобразие…
– Это не все! Они сразу поехали на метеостанцию и все изъяли. «Макаров» с запасной обоймой с патронами. Все – в управлении внутренних дел области. Довиденко дал им свое благословение.
– Все это делается в обход нашей прокуратуры, – сказал я. – Я буду сейчас говорить с прокурором области.
– Довиденко можете не застать… – заметил Агаев. – Он собирается в обком. Там. Кудреватых. Приехал из Москвы…
В отличие от моих сотрудников, этот всегда все знал.
Я спустился во двор.
Человека, проколовшего колеса на ночевавшей под моими окнами прокурорской «Ниве», Буракову найти, конечно, оказалось не под силу. Хотя это и было легче, чем разыскать убийцу рыбинспектора Пухова. Об этом поведал мне на чистейшем русском языке шофер-милиционер Рустам, спортивного вида туркменский парнишка, не знавший ни слова по-туркменски. Он успел устранить оба повреждения и коротал время перед дежурной частью.
– Спасибо, Рустам, – поблагодарил я.
Сверху упало несколько капель – я поднял голову. Над балюстрадой, сквозь расползавшиеся по балконам не распустившиеся пока лозы винограда, показалось погруженное в мир собственных ощущений прекрасное лицо Гезель. Она занималась единственным достойным в ее состоянии занятием для беременной женщины в водной прокуратуре – поливала тюльпаны.
Прокурор области Довиденко принял меня как бедного родственника. Следуя сформулированной Бураковым «тактике упреждающих ударов», он «в порядке общей дисциплины» не дал мне войти – через секретаря предложил посидеть в приемной.
Хотя должности наши начинались одинаково – «прокурор», дистанция между нами была примерно такой же, как между «командиром» роты и «командиром» полка или дивизии. Однако, если я и был командиром роты, то – «особого назначения», абсолютно самостоятельной, автономной, подчинявшейся непосредственно министру.
Проигнорировав предложенное, я сразу протопал в кабинет. Как и в первый раз, когда я приезжал к нему знакомиться, Довиденко – длинный, худой как жердь – сидел за огромным, заваленным бумагами столом, лицо у него было серое, нездорового цвета, как у всех, кто проводит большую часть жизни в кабинете.
Впрочем, столов в кабинете было несколько. Тогда на соседнем лежала литература. Сейчас она тоже была здесь. Я не обратил внимания на название книг. Заметил лишь одну – «Прокуроры» Анатолия Безуглова. С автографом писателя.
– Ну, что у тебя стряслось? – спросил Довиденко милостиво, не имитируя, однако, движения тазом, как человек, который собирается подняться, чтобы поздороваться. Он отложил авторучку и протянул мне холодную потную ладонь.
– Если у тебя не очень важное – зайди к моему заму. Я каждую минуту могу уехать в обком…
Эдик Агаев обладал абсолютно точной информацией.
– Кудреватых приехал из Москвы. – Я дал понять, что тоже не лыком шит, и Довиденко с любопытством взглянул на меня. – Ну, что там с Касумовым? – спросил я. – Дело об убийстве Пухова у меня в производстве, а я даже не могу допросить подозреваемого!
Довиденко улыбнулся механической улыбкой человека, давно разучившегося улыбаться:
– Мне позвонил Митрохин: «Водники отпустили браконьера, который убил рыбинспектора…» – «Где? Что?» – «Передали с парома: рядом с «козлятником» тайник, а в нем пистолет, из которого совершено убийство…»
– А кто сообщил Митрохину? Ни я, ни мой помощник ничего не знали!
– Мир не без добрых людей…
Довиденко позвонили, он снял трубку.
– Да. Сейчас выхожу…
– А что Касумов? – спросил я. Довиденко запер сейф и двигался к двери. – Что он говорит?
– Касумов твердит, что он тайник этот ни разу не видел…
Мы вместе спустились в подъезд.
Я посмотрел на часы. Пора было ехать на кладбище, где я рассчитывал встретить вдову убитого рыбинспектора.
Пухова была одна. Она что-то поправляла среди венков. Рядом стояла тяжелая хозяйственная сумка.
Я поздоровался. Пухова доверчиво взглянула в мою сторону. Она ничем не дала понять, что узнала меня.
Я отошел. Фанерный обелиск со звездой на верхушке привлек мое внимание. Был он свежепокрашенный, новый, как и металлическая ограда, начинавшаяся непривычно высоко над землей. Дощечка на могиле гласила:
«Аббасов Саттар Габибулла-оглы, воин-интернационалист, инспектор рыбнадзора, 23 года, погиб при исполнении служебных обязанностей…»
Теперь, подумал я, обоих инспекторов связывает не только прежнее место работы.
Когда жена Пухова освободилась, я подошел.
– Вот зашла Сереже рассказать, как мы живем… – Пухова смахнула слезу. – Он ведь беспокоится там!
Против этого было трудно возразить.
– Как дети? – спросил я.
– Дети и есть дети. Младшую отправляю в Челекен, к старикам. Старшего в городской пионерский лагерь. Вы идете?
– Да.
Я оставил «Ниву» внизу, рядом с кафе, на двери которого было приколото объявление: «Кафе не работает. Нет воды».
Я взял у Пуховой сумку, она оказалась полной продуктов. Мы молча начали спускаться по тропинке, вокруг которой не было ни деревца – ничего, кроме могил и смерти.
Пухова что-то еще говорила – скорее, для себя.