Дело, значит, вот какое. Один ученый плывет но океану на деревянном плоту с попугаем и пятью спутниками. Это действительно интересно. А потом ученый спрашивает какого-то там бородача: «Можете вы объяснить мне, на кой черт мы тут очутились?» Но бородач отвечает: «На кой черт я очутился, вы сами лучше знаете. Это все ваша проклятая идея».
А Озеров что-то там говорит. Нет, я слушаю, конечно, «…и мяч опять прошел рядом со штангой. Удобный был момент, чтобы взять ворота, но атака не всегда заканчивается голом. Напряженная игра! Счет по-прежнему…» Слушаю и читаю. Вот, думаю, мазилы, «…в пользу динамовцев».
Что?… Я подскочил. Когда же забили «штуку»?! Кто? Я ведь все время слушал. Как же так?! Сбегать, что ли, к Витальке? Нет, с таким распухшим носом лучше не выходить. Я еще раз посмотрел в зоркало. Ну и носище!
Посижу-ка дома. Нужно только внимательно слушать. А читать? И читать тоже. Значит, виновата какая-то «проклятая идея».
Ага, прорвался Хусаинов! Обвел одного, второго. Ну бей! Бей же! Эх!.. Котрикадзе ловит мяч. Конечно, такому вратарю в самую «девятку» бить надо. Нет, не везет «Спартаку»!
А до ближайших островов осталось три тысячи пятьсот миль. Попугай зачем-то хочет вцепиться в судовой журнал…
Мяч вбросили. Он у Нодия. Нодия хотел передать Метревели, но неточно пробил. Мяч у спартаковцев. Молоток Нодия. Продолжай в том же духе – кувалдой станешь…
Хусаинов уже в штрафной у тбилисцев. Ловкий финт! Обошел защитника… Навстречу ему еще двое. По успевают… Он бьет параллельно воротам. И набежавший Логофет головой направляет мяч в сетку. Ура! Счет «один-один». До конца матча две минуты.
Ну что ж! И такой счет достижение. Правда, впереди трудные встречи с «Торпедо» и ЦСКА. Не наклепали бы «Спартачку». Вот и финальный свисток. «Один-один». Порядочек!
Я читаю дальше: «Странно, – сказала жена, – но на том берегу острова никогда не бывает бурунов». Позвольте, какая жена? На илоту были только мужчины. И остров откуда-то взялся. А ведь читал все подряд, ни строки не пропустил. Придется все перечитывать.
Нет, Далеко мне до Цезаря. Он же еще одновременно и говорил. Я представил себе: Цезарь сидит и читает, а приближенный, ну хотя бы Кассий, о чем-то ему докладывает, но в это же время Цезарь отдает какие-то распоряжения другому своему приближенному – Бруту. Да, в самом деле был великий человек. А Кассию и Бруту потом завидно стало, вот они его и убили. Страшная вещь – зависть. Я, правда, и сам завидую Ольману: ничего не учит, а только пятерки хватает. Осенью в седьмой класс пойдем. Неужели он и в седьмом так сможет?
За окном вдруг стало быстро темнеть. Я выбрался на подоконник, и тут как раз по черному небу полоснула молния. Па какой-то миг она ослепила меня. А потом ударил гром. Он трахнул где-то над самой крышей, и мне показалось, что дом наш дрогнул.
Сделалось немного жутко и радостно. У меня всегда так, когда идет гроза. Я люблю и гром, и молнию, и шелестящую песню дождя. Только хорошо, если дождь ненадолго.
Опять сверкнула молния. Огромная. В полнеба.
А вот и дождь. Я уже слышу его. Он идет ко мне по крышам. Приближается, приближается…
Нахлынул.
«Дождик, дождик, пуще!..»
Улица сразу обезлюдела. Стены домов потемнели. По мостовой понеслись потоки.
Я смотрел на дождь, и мне было очень хороню. Как будто он и с меня смывал что-то лишнее, что-то давящее.
И вдруг мне захотелось выскочить туда, на дождь. Так захотелось, что я спрыгнул с подоконника, на ходу скинул рубашку и ботинки и бросился к двери.
Дождь был теплый. Вернее, его первые удары все же были неожиданными и холодными. Но это лишь вначале. А потом он стал теплым.
Я пробежал до ворот и обратно.
У стены, где была моя надпись, я остановился. На мокрой, потемневшей стене надпись выделялась не так сильно. Я провел пальцем по букве «Т» и увидел, что она стирается. Тогда я стал тереть сильнее, и буква почти совсем пропала. Под ногами я подобрал кусочек стекла, с его помощью работа пошла куда быстрее. Я соскоблил всю надпись, постоял еще немного под дождем и вернулся домой.
Переодевшись, я снова сел на подоконник. Дождь кончался.
Он уже не колотил яростно, а, израсходован, видимо, все свои силы, продолжал накрапывать так лишь, из упрямства.
По проводам бежали капли. Они наталкивались одна на другую, бежали, срывались вниз, но их место занимали новые – и бежали, бежали, чтобы столкнуться и также упасть на землю.
Когда зажглись огни, улицы еще были мокры. Огни отражались на мостовых и тротуарах. Это было очень красиво. Я люблю, когда вечером блестят улицы.