Я стал смотреть вниз, как по площади и улицам бегали, словно маленькие букашки, автомобили. С высоты они казались одинаковыми. Только по цвету отличались. Особенно юркими и суетливыми были машины с оранжевой крышей – такси.
Потом я посмотрел на небо, по которому проплывали тучи, подцепил ложкой кусок мороженого и решил смилостивиться. Я сказал:
– Пожалуй, дождя не будет. Хотите, можем поехать в Лужники.
Но Виталька на это не клюнул.
– Нет уж, – проговорил он. – Сам же предложил Третьяковку. Чего мы будем то так, то эдак! Ты ведь там ни разу не был?
Ну тип! Знает же, что я впервые и Москве. Но спросить ему обязательно нужно было так, чтобы все поняли, что он, Виталька, в Третьяковку уже ходил и побывал он там, наверное, раз сто, а может, и двести.
Я ответил ему, что нет, не был, поскольку у нас в Уярске Третьяковки не имеется, но читал про нее книгу. Если говорить точнее, то я читал не книгу, а несколько страниц в каком-то журнале, поэтому боялся, что Виталька спросит сейчас название книги.
Но он не спросил. Лишь наставительно заметил:
– Это нужно увидеть. – Он поднес ложку с мороженым ко рту. – Увидеть своими глазами, – и проглотил мороженое.
– Трепач! – не выдержал я.
– Что?!
– Самый настоящий, – сказал я.
– А ну повтори!! – Виталька со стуком положил ложку на стол.
– Ребята, ребята, что вы! вмешалась Таня. – Вести себя не умеете. Как во дворе.
Ну и сказанула: «Как во дворе»! Да там мы уж давно прекратили бы эту скрытую дипломатическую войну. Там можно было бы выйти в бой с открытым забралом. Но тут, в Москве, да еще при Тане, мы и так, по-моему', слишком сдерживались.
Сгоряча я одним махом съел оставшееся мороженое. Наплевать, что обо мне подумают. Троглодит так троглодит. Пусть ковыряются в своих вазочках, воображают друг перед другом, строят из себя какую-то персону.
Через некоторое время подошла Настя, посмотрела на наши кислые лица, спросила:
– Что, мороженое не понравилось?
– Ой, что вы! Очень вкусное, – вежливо ответила Таня.
– Вкусное, – проговорил Виталька.
– Очень, – буркнул я.
– Может, еще принести? – спросила Настя.
Но мы отказались, стали расплачиваться. Настя дала нам сдачу, и тогда Виталька, передвинув в ее сторону пятнадцатикопеечную монетку, вдруг сказал.
– Это вам.
Я подумал, что Настя ошиблась, и теперь Виталька возвращал ей лишнее.
Но Настя поджала губы и не взяла монетку.
– Это вам, – повторил Виталька. – На чай.
– Вон отсюда! – Резким движением Настя смахнула деньги со стола. Монета серебристым жуком мелькнула в воздухе и жалобно дзынькнула где-то на полу.
– Не имеете права, – проговорил Виталька, побледнев.
– Я тебе покажу право! – бушевала Настя. – Сам еще копейки не заработал, а туда же… А ну убирайся!.. Сопляк!..
На лице у Насти появились красные пятна, рука вздрагивала.
Виталька, видимо, понял, что ему лучше всего уйти, не раскрывая рта.
Поднялись и мы с Таней. В нашу сторону Настя не посмотрела. Мне хотелось подойти к ней, что-то сказать, вернее, как-то объяснить, что Виталька, мол, такой идиот, корчит из себя при Таньке кавалера. Но с соседних столиков на нас смотрели, и я не смог этого сделать.
Глядя в пол, мы прошли через всю веранду к выходу. Веранда была длинной-длинной, никак не кончалась.
На автобусе № 5 мы подъехали к кинотеатру «Ударник», откуда, как сказал Виталька, два раза шагнуть – и будет Третьяковка.
Мы шли по набережной, а в ушах у меня все еще звучало: «Вон отсюда!», «Убирайся!» – и появлялось перед глазами Насти по лицо в красных пятнах.
Виталька держался обычно, словно бы ничего не произошло, то и дело заговаривал о чем-то. Тани больше помалкивала. А если отзывалась на его болтовню, то коротко, несколькими слонами. Но Виталька этого не замечал.
Нас остановили какие-то люди – стали спрашивать, где Третьяковка. Виталька объяснил, что нужно идти прямо, а потом свернуть направо. Люди бросили нам: «Спасибо» – и помчались дальше.
– Сынок, – услышали вдруг мы, – пособил бы и мне дом сыскать.
Только сейчас мы увидели, что рядом с нами стоит низкорослая тетенька с большущим свертком. Она держала его двумя руками, прижимая к груди: так ей, наверное, было легче. Как она возле пас очутилась, мы не заметили. Хотя она и назвала Витальку «сынком», но он ей, конечно, годился во внуки: женщине было лет шестьдесят, а то и побольше.
Виталька так и сказал:
– Какой дом-то, бабусь? В один миг найдем.
– Да я и сама не знаю какой, – ответила тетенька. Голос у нее был певучий и звонкий; я, признаться, никогда не встречал старушек с таким голосом.