– Бросай, – сказал мне Виталька. – Чего жалеть! – Я не бросал.
– Зачем же бросать, – заметила Таня, – если ему нравится. Пусть бережет. Вкус у всех разный.
Я шел молча и глядел на воду.
Может, и верно, безвкусица этот цветок, сделанный из бумаги и проволоки? Но ведь его подарили… Подарили. Как же я брошу? Получится, что я предаю тетю Полю и тетю Нюру, что я смеюсь над ними.
Я не бросил гвоздику. Так и пошел в Третьяковку с цветком в руке.
…Народу возле касс было немного. Мы подождали минут пять и получили билеты.
– Пошли на второй этаж, там классика, – уверенно сказал Виталька, после того как контролер надорвал наши билеты.
Вначале мы попали в зал, где со стен на нас смотрели какие-то важные господа и дамы. Мужчины были в париках, с орденами и лентами. У дам орденов не было, но зато они могли похвастаться кружевами и драгоценностями, которые нацепили на себя в большом количестве.
Одни лица были бледно-восковыми, на других алели румяна. Попадались лица и красивые, и некрасивые – носатые с тонкими, поджатыми губами.
Но было в портретах и такое, что объединяло их и делало похожими.
Сперва я не мог понять, отчего это так, а потом догадался: у всех этих вельмож и вельможинь был одинаково надменный, напыщенный вид. Наверное, выламывались друг перед другом, все равно как Виталька выламывался перед нами в кафе. Я даже улыбнулся от такого сравнения.
– Ты что? – спросила меня Таня.
– Да так… интересно здесь очень.
– Это все фигни на постном масле, – сказал Виталька. – Идем дальше, еще не то увидишь. – И он быстрыми шагами направился к выходу.
Так проскочили мы через несколько залов. Виталька все время поглядывал по сторонам и махал нам рукой, чтобы мы не задерживались, шли скорее за ним.
А задержаться иногда ой как хотелось, но Виталька подчинил нас своей осведомленностью и решительными действиями.
Сделать остановку все же пришлось, потому что мы вдруг оказались в каком-то тупике. Оставалось или пойти назад, или поднырнуть под бархатный канатик, который висел в проеме стены и преграждал всем путь.
Мы бы, конечно, поднырнули, но вовремя заметили, что на нас смотрит дежурная с повязкой на рукаве.
– Скажите, пожалуйста, – вежливо обратился к ней Виталька, – а где тут висит Иван Грозный со своим сыном?
– Эта картина висит в зале Репина, откуда вы только что пришли, – отметила дежурная, подозрительно нас оглядывая. – От кого это вы бегаете?
– Мы не бегаем, – сказал Виталька, – мы ищем.
– Возвращайтесь. Пройдете два зала, и будет Репин. Только идите нормально, как все люди. Картины смотрят, называется. В галерее находитесь, а не в проходном дворе…
Но мы ее уже не слушали, повернули назад.
– Вот! – произнес Виталька и показал рукой. – Пришли.
Я взглянул и сразу вспомнил, что видел это на открытке. Но только в первый момент картина показалась мне знакомой. Чем больше я на нее смотрел, тем удивительнее, ярче и ужаснее становилась она. Я знал, что Иван Грозный в припадке гнева убил своего сына, но сейчас все это было у меня перед глазами. Как вкопанный стоял я и не мог шевельнуться. Многое здесь было жутким: кровь на коврах, остроконечный посох, пана царевича, которую пытается зажать Иван Грозный. Но самым страшным был он сам – царь. И не грозный он вовсе, да и на царя не похож. Он всего-навсего обезумевший, жалкий старик. Глаза его почти совсем вылезли, и он уставился ими куда-то в сторону и, конечно, ничего не видел. Спутанные волосы стали дыбом, а лоб был выпачкан кровью, кровью сына.
Наверное, этот старик после того, как увидел, что наделал, и кричал и выл в отчаянии. А потом подскочил к царевичу, который безжизненно распластался на коврах, приподнял его, попытался закрыть рукой рану… Но не удержать кровь, не удержать уходящую жизнь. Старик то хватал себя за голову, и на ней оставались кровавые следы, то вновь протягивал дрожащую руку к ране сына.
– В порядке нарисовано, а? – сказал Виталька.
– Не могу здесь стоять, – проговорила Таня. – Я пойду дальше.
– Иди, иди, – великодушно разрешил Виталька. – Мы тебя догоним. Это не для женских глаз. Нет, подожди. А почему картина под стеклом, знаешь?
– Нет, – сказала Таня.
– А ты? – спросил он у меня.
– Может, чтобы краска не осыпалась, – предположил я.
– «Краска»! – засмеялся Виталька. – Во дает!.. Это чтобы ее порезать не могли.
– Порезать? – спросила Таня.
– Ну да. Ее уже раз резали.
– Кто? – спросил я.
– Пьяный, – сказал Виталька. – Вжик, вжик ножом.
– Не пьяный, – вмешалась какая-то тетенька, – а душевнобольной. И веселого в этом ничего нет.