Я вернулся во двор. Посмотрел, как ребята играли в футбол, потом тоже начал гонять со всеми мяч.
Через некоторое время вышел Виталька с аппаратом, сфотографировал несколько раз нашу игру. Но вскоре матч закончился, потому что толстый Диман забил мяч на крышу. Залезать туда можно было лишь с чердака. Ключ от чердачной двери был у дворника, а дворника не оказалось дома.
И тут мы услышали знакомую песню. Ну конечно, Чикиряй с гитарой.
Чикиряй сразу догадался, в чем дело.
– Эх вы, шустрики-мямлики, – сказал он. – В наше время в таком случае лазали по трубе.
– Врешь, Чикиряй, – сказали ему.
– Заливаешь.
– Болтай ногой.
– Ох, шантрапа! – закачал головой Чикиряй и улыбнулся. – Никакого уважения к старшим. Чему вас только в школе учат… Кто забил-то?
– Диман.
– Пусть лезет, – коротко заключил Чикиряй.
– Куда ему, – заговорили все разом. – Вон он какой толстый. Труба не выдержит.
– Труба даже меня выдержит, – сказал Чикиряй и сплюнул.
– Вот и полез бы.
– Я б вам доказал, только брюки жаль. – Он посмотрел на цепочки. – Сегодня в парке танцы.
– Вычистишь, – сказали ему.
Чикиряй рассердился:
– Что я вам, шестерка, что ли, на крыши лазить! Как хулиганить, так вы с удовольствием. На стенках писать – ото вы умеете, а проявить геройство – нас тут не было! – И он мельком взглянул на меня.
Я представил себе, как я лезу по трубе на крышу. Все внизу стоят с раскрытыми ртами, затаили дыхание. Дворник подошел, на себе волосы рвет: ну почему меня не было дома? А потом… потом появилась Таня. Она молча стала впереди всех, и опять глаза у нее синие-синие. Как тогда, в театре. «Эдик! – прошептала она'. – Осторожнее, Эдик! Пожалуйста, осторожнее».
– Пустите, – сказал я и шагнул к трубе. 06-хнатпв ее руками и ногами, я стал подтягиваться.
Нет, охи и ахи не раздались. Но и гробовой тишины тоже не было. Зато можно было предположить, будто все оставшиеся внизу всю свою жизнь только тем и занимались, что лазили по водосточным трубам. Посыпались десятки советов:
– Держись теперь правой рукой!
– Крепче прижимайся!
– Левую, левую поднимай!
– Хватайся за крюк!
Но желанный голос, который произнес бы: «Осторожнее, Эдик!» – так и не долетел до моих ушей.
Наконец я выбрался на крышу. Она дышала жаром и приятно хрустела под ногами.
– Кидай, кидай! – закричали мне снизу.
Я швырнул мяч, все к нему бросились, подхватили, и тут же матч возобновился.
Слезал я без советов и указаний. А слезать, известное дело, гораздо труднее, чем влезать. Но, видимо, в моих способностях уже никто не сомневался, и спуск мне доверили совершить одному. Возле трубы не было ни души.
Когда же я стал на землю двумя ногами и привел более или менее в порядок брюки и рубашку, матч уже закончился. В углу двора звенели биты: Чикиряй организовал игру в расшибалочку.
– А-а, – сказал Чикиряй, – верхолаз. Стань на кон. По пятачку играем.
Играть мне не хотелось, да и в кармане-то был всего двугривенный.
– Я посмотрю! – сказал я.
Игра была в разгаре. Ребята столпились возле горки монет, позабыв обо всем на свете.
К ящикам у стенки прислонился чей-то велосипед, на его руле болтался Виталькин фотоаппарат, здесь же под колесами велосипеда лежал покинутый всеми футбольный мяч.
Чикиряй, наверное, выигрывал, потому что при каждом ударе биты слышались его восклицания: «Во дает!», «Во колет!», «Ну разбойник!». Когда же Чикиряй бил сам, то лишь покрякивал.
Я равнодушно смотрел, как под ударами бит переворачивались монетки.
Чикиряй вдруг притих. Все реже он бил, вед» больше в азарт входили другие. А Чикиряй стал мазать: ударит и выходит из кона до следующего раза. А возле монеток теснее и теснее сжимался круг ребят.
И тут я заметил, что Чикиряй, когда все склонились над монетками, снял с велосипеда Виталькин аппарат и быстро сунул его за ящики. Встретившись взглядом со мною, он понял, что я все видел. Тогда он прижал палец к губам и выразительно кивнул на ту стенку, где была моя надпись.
Снова Чикиряй стал выигрывать. Опять зазвучали: «Во дает!» и «Ну разбойник!».
Я стоял совершенно подавленный. Я не знал, как мне быть. Сказать Витальке про аппарат – тогда Чикиряй тут же выдаст меня с этой надписью. Не говорить? Да разве я…
– Ну, шустрики-мямлики, ставь по десять копеек! – закричал Чикиряй.
Смельчаков не нашлось: Чикиряй и так здорово всех ободрал. Мальчишки положили биты в карманы.