Его тягали по допросам, по десять раз спрашивали одно и то же, периодически начинали давить так, что в любое другое время он мог и ответить, однако кое-как отбивался с некоторой ленцой, которую сейчас позволял себе — после потрясения и злости накрыло апатией. Он больше не представлял себе никакого будущего — ни какого хотел бы, ни какое могло бы быть. Оно словно бы стерлось, а он завис в пространстве, не делая шага, поскольку делать его было некуда. И ловил себя на необнадёживающем открытии — началось не здесь, не теперь. Он давно никакого своего будущего не видит. Что бы ни собирался предпринимать, куда бы ни планировал податься, а будущего не существовало, даже тогда, когда предлагал Милане его разделить с ним.
И так жить нельзя. Невозможно, ведь его словно тоже не существует.
А реальна — только камера, в которой он отстраненно думает о том, как бы не привыкнуть. Не хотелось привыкать, хотя в быт сокамерников шансов не вовлечься не было. Те были шумные, склочные, но его остерегались, приглядывались. Назар тоже приглядывался и на данном этапе его устраивало — не лезут и слава богу. Что он Шамраев подопечный известно стало быстро, вот и не лезли.
Ляна и Стах приехали вместе и даже вместе пришли на свидание в специально отведенное помещение, где они говорили как в кино, из-за стекла, да еще и под присмотром. Ляна рыдала так сильно, что Назару казалось, что еще немного, и она потеряет сознание или у нее разорвется от горя сердце. И ее было жалко — какая бы ни была, а мать. От этой жалости, прорезавшейся сквозь нежелание чувствовать, его и скрутило впервые за короткое время пребывания за решеткой.
Она билась в истерике, которая, наверное, и не заканчивалась у нее все эти дни, а он ничем не мог ей помочь и ничем не мог ее утешить. И словно попал в свое прошлое, переживая нечто похожее на тот день, когда едва не убил Ивана Анатольевича Бродецкого, только лет ему теперь больше, а растерянность — все та же. Замкнутый круг, из которого нет никакого выхода, потому и будущего — нет.
«Дядь Стах, выведи ее! — выкрикнул Кречет, сжав кулаки и не понимая, почему никто ничего не делает, когда человек так сильно плачет и бьется в стекло. Человеку же плохо. — Выведи, а то я сам уйду».
«Устроили балаган», — проворчал страж закона, и Шамрай-старший, досадуя на все и сразу, и правда вытолкал Ляну из комнаты и передал ее кому-то в руки. Шоферу, должно быть.
А потом, постукивая нервными пальцами по столу, проворчал:
«Она обещала держаться, а сама концерт устроила, прости».
«Ничего. Ей лучше?»
«Да что Лянке сделается? Таблетки она с собой носит, заставил выпить… Ну… ты как тут?» — и Стаховы глаза блеснули неподдельным беспокойством, будто бы он ожидал услышать что-то нелицеприятное и заранее «что ты им тут наговорил уже, не бойся, не наругаю».
В ответ на это Назар со всей свойственной ему немногословностью буркнул:
«Нормально».
Что именно нормально — он и сам не знал, но пусть так.
Стах, же несколько более нервный, чем обычно, и куда как более мрачный, вытрясал из него постепенно все, что происходило в эти дни, ничуть не хуже следователя на допросе, с той лишь разницей, что даже следователя Назар сейчас воспринимал спокойнее, чем Шамрая, и это было совершенно необъяснимо. До него только потом дошло, что Стах так ни разу и не сказал, что будет за него бороться. И ни разу не сказал спасибо. Неужели не за что? Все эти годы службы, изнурительной работы и собачьей верности вылились в брошенное словно походя:
«Адвоката я тебе нашел, парень молодой, но мне рекомендовали на такой случай. Говорят, толковый. Посмотрим, что можно сделать при твоих вводных».
Твоих вводных.
Твоих, а не наших.
Но даже и это Назар выдержал, не моргнув глазом. Просить искать варианты с освобождением под залог он права не имел. Да и вообще просить о чем бы то ни было не собирался, довольно того, что есть, того, что дают, но когда Шамрай уже собирался уходить, Назар дернулся напоследок и выдал на одном выдохе, от самого себя не ожидая такой порывистости:
«Дядя Стах, а Милана не объявлялась? Меня не искала? А то телефон же забрали…»
Черт его знает, зачем ему эта информация, но все же, оказывается, нужна. А еще нужно, чтобы она и правда его искала. Приехала. Была. Он никому ни слова не сказал о том, что видел и узнал про нее, ни одному человеку не признался, что, скорее всего, она его бросила — видимо, как раз за этим. Чтобы позволить себе ждать, что Милана приедет. Или будет его разыскивать. Ведь он столько времени уже без связи, должна была заметить.