И всегда это было одиночество.
Безумное, лютое, невыносимое одиночество, из которого он не мог выбраться с того самого дня, как потерял Иру и Митю. Впрочем, оно и раньше стояло за его спиной, дыша в затылок, он даже привык к его присутствию и воспринимал частью себя. Мать умерла рано, отец привел в дом другую женщину, предавая их семью. Хоть селянку, хоть панянку — какая разница в ту пору, когда ему лет десять, он пережил самое страшное и остался один. Слишком резко, в один год, потеряв и папу, и маму. И пусть Ян Шамрай предпринимал попытки наладить с ним отношения, да никак не выходило. Сташек так и не смог простить. Даже сегодня — все еще не мог простить. От долга не отказывался, нес этот крест всю свою жизнь, но простить не мог.
Может быть, он и к Назару иначе бы смог относиться… полюбил бы его? Как знать. Иной раз ему казалось, что племянник похож на него куда больше, чем выглядит на первый взгляд. Была в нем порода, острота ума была, честность и преданность, равных которым Стах в своей жизни не знал. Черт подери, иной раз он думал, что отталкивает его по привычке, из упрямства, из нежелания до конца простить собственного отца. А так-то Назар давно занял место в его сердце, пусть Станислав Янович и не умел этого до конца показать. Ровно до того дня, пока в их ничем не приметную жизнь не ворвалась Милана Брагинец, которую Назар осмелился полюбить.
Если бы она не обратила на него внимания… если бы хотя бы воспринимала его как нечто временное, проходящее, наверное, Стах бы и это принял. Да, он, несомненно, искал бы пути, как испортить их отношения, но, по крайней мере, не сделал бы того, что сделал. Только, блядь, Милана выбрала Назара, всерьез, надолго, навсегда, забеременела от него и собиралась увезти. Назар всю жизнь был ведомым, как тот баран на привязи, что с него взять. Но именно чувства Миланы вынудили его жестить, а не чувства Назара.
Миланкина беременность смешала ему все карты. Он не ждал этого, не ожидал, не понимал, как относиться к этому, как она относится к этому, и что будет, если она решит ребенка рожать. Запаниковал, поспешил, сделал самую большую глупость, какую только мог сделать. Он исходил из того, что Милана, очевидно, поссорилась с его племянником, и решил ковать железо, пока оно горячо. Поставил ультиматум всем, устроил удивительное сватовство, даже сделал допустимыми варианты будущего, которые, с его точки зрения, устраивали бы всех, и ни в одном из них не было Назара.
Что ж тут удивительного, что оказался послан? Чушь — когда говорят, что времена всегда одинаковые. Это его дед мог еще жениться на женщине, которая его, возможно, не хотела, но не смела ослушаться родителей. Милана же плевала с высокой колокольни на желания своего отца, а Стах почему-то упрямо не хотел озвучивать ей условия своего шантажа. Потому что ему представлялось, что эдак он чуточку лучше выглядит в ее глазах. А в результате эта упрямая, горячая, красивая, как породистая норовистая кобылка, женщина ушла из дома ни с чем и ни в чем, оставив двух взрослых мужчин обтекать. Офигеть реализация плана!
Они потом еще раз виделись с Брагинцом. Тот не слишком охотно согласился на встречу. Сказал лишь, что Милана ушла к своему приятелю, только забрала документы через мать, а больше ничего не взяла. Там и живет. На вопрос, что за друг, Сашка мерзко ухмыльнулся и спросил: «Ревнуешь? А если бы мы ее таки скрутили, то всю жизнь бы вот так провел. Или еще не поздно скрутить? Это все еще условие твоего молчания?»
Поздно или нет — Стах не знал, но чувствовал себя настолько дерьмово, что его едва не подкосило. Вся жизнь в развалинах, а осколками задевает окружающих. Шамрая развезло, и окружающие почему-то считали, что дело в аресте Назара, это играло ему на руку, ведь при Ляне нужно было изображать, что он искренно хочет помочь ее сыну. К племяннику же лишний раз не совался, только адвоката нанял, молодого, начинающего, бойкого, но такого, что дела не вытянет. Что там тянуть? За всей этой волокитой время шло, а результатов не было. Только результаты экспертизы, да и те, он был уверен, сделают такими, как надо, а с пострадавшими работу провели. Остальное — лишь дело техники.
И черт его знает, каковы условия молчания, когда его задушило проклятое вечное одиночество, с которым он жить умел, но которое оказалось настолько коварно, что перестало быть удобным соседом.