Выбрать главу

— Кто говорит?

— Кто?.. Кто же это?.. Вот не помню, ей-богу, не помню. Рихард, — обратился он к самому молодому, — кто же это говорил?

Рихард даже и не взглянул на верзилу.

— Поделом тебе, теперь выпутывайся. Кто-то болтает невесть что, а он разносит, словно старая баба.

Реммельгасу больше ничего не удалось узнать. Люди рассовали по карманам бутылки, карты и закуску и, преследуемые смехом и ядовитыми замечаниями, поплелись куда-то вдоль берега.

Питкасте побелел как бумага, у него даже руки задрожали, и как ни был Реммельгас раздражен сам, он принялся его успокаивать.

— Ну-ну, объездчик, что с вами?

— Нахальство какое! — пробормотал Питкасте. — Теперь вы еще подумаете, что я пустил эти слухи. Нет-нет, не спорьте, конечно, подумаете. Ведь я тогда отпустил такую нехорошую шутку…

Реммельгасу вспомнилось, что тогда, на дороге в Сурру, объездчик действительно бросил намек, за который ему досталось от Осмуса. Но он уже и думать забыл об этом.

Ведь мясо лося давно распродали, а попытки лесничего и особенно Нугиса разыскать браконьеров ни к чему не привели. История уже начала забываться, и вдруг сегодня Реммельгас впервые услышал о том, что его и лесника считают убийцами лося. Впрочем, вряд ли это говорилось всерьез, просто сболтнул человек спьяну, да и все тут.

— Зря вы все принимаете к сердцу, — принялся он опять успокаивать Питкасте. — Поболтают-поболтают, да и перестанут. Довольно об этом думать, пошли работать.

Но Нугис озабоченно покачал головой.

— Нет, сплетни, они живучие и прилипчивые… И вас очернили неспроста: кому-то это нужно.

— Кто же поверит, что я убил лося? Слишком уж это неправдоподобно.

— И не такому еще верили, да выдавали другим за сущую правду!

Реммельгас разогнал столпившихся людей.

— За работу, товарищи, нечего нос вешать.

Он не забыл слов Нугиса. В самом деле, едва ли верзила сам выдумал историю с убийством лося. Нет, он ее услышал от кого-то другого. Обвинение лесничего в убийстве лося означало попытку изгнать его из среды работников лесничества, из среды честных людей вообще… Неужто у него действительно есть враги, которые готовы пойти на все, лишь бы от него избавиться? Вехи мог вытащить Тюур, но мог ли он, такой нелюдим, распустить всюду и везде эту клевету? Нет, один бы он с этим не справился. Значит, ему кто-то помогал…

В четыре часа кончили работу и сложили топоры с лопатами на телеги. Впереди загремел оркестр, и все двинулись к Мяннисалу, где в саду объездчика и в березовой роще было уже полно народу. Даже в ельнике поодаль, излюбленном приюте белок, толпилось много людей. Тамм с озабоченным видом расхаживал вдоль уже усатых овсов, простиравшихся чуть ли не до самого дома объездчика, опасаясь, как бы их не затоптали на радостях. Ровный темно-зеленый покров тянулся далеко-далеко, закрывая недавние межи, перепаханные этой весной трактором.

Сначала выступили ребята из туликсаареской школы, потом грянул смешанный хор колхоза «Новая жизнь», не отстали от всех и горожане, особенно ремесленники. То там, то тут возникал хоровод — словом, начался такой праздник, какого еще никогда не видели в Туликсааре.

Затем, загудели моторы автомашин. Началось прощание. Всего-навсего за один рабочий день люди успели так сблизиться! Долго махали вслед машинам платками и руками, да и с машин все махали в ответ: до свиданья!

Уехали помощники из соседних сельсоветов, разошлись по домам и многие из своих, но окрестность вокруг Мяннисалу все еще была полна народу, все никак не кончались танцы под гармошку, все еще разносились веселые песни, слышные даже на станции Куллиару, где пассажиры остановившегося скорого поезда прислушивались и спрашивали:

— Что это? Никак певческий праздник?

Молодой начальник станции улыбался, сдвигал на ухо фуражку и отвечал:

— Нет! Просто мы задали сегодня жару реке и болоту.

В новых канавах скоплялась вода и, медленно стекая к реке Куллиару, уносила с собой грязь, тину и мусор.

Глава одиннадцатая

Реммельгас, Осмус и техник лесопункта Вийльбаум катили на велосипедах в Сурру. Все трое помалкивали: на этой узкой и грязной дороге упасть ничего не стоило, так что было не до разговоров.

Все лесосеки Осмус принял без единого возражения, оставались только те, что были около Люмату. Но в нынешнем году они составляли две трети всего туликсаареского порубочного фонда, и потому Реммельгаса беспокоило молчание Осмуса. Что-то он стал больно уступчивым: и на углубление реки согласился, и отпустил Киркму на прокладку узкоколейки… Подозрительна эта сговорчивость, вряд ли Осмус уже выложил на стол все свои карты.