Он постучал трубкой о край повозки, чтобы вытряхнуть старый пепел, и, отвернувшись, задержался взглядом на полоске гор вдалеке, очертания которых были размыты дрожащей дымкой зноя. Затем снова повернулся к нам.
– Но здесь все будет по-другому, – сказал он, – папа согласился отдать мне оставшиеся деньги, волов и повозку, чтобы я мог вернуться в Мельбурн. На приисках не хватает еды, да и других необходимых вещей, стоят они очень дорого, а перевозка и того дороже. Эта повозка очень быстро окупит себя – хватит и двух ходок. А потом уже пойдет чистая прибыль. Не скажу за все остальное, но еду-то уж люди будут покупать точно. С этим я не промахнусь – ведь папа согласился вложить деньги именно в мое дело.
– Но без тебя мы будем медленнее продвигаться на приисках, – сказал Пэт.
Ларри пожал плечами.
– Папа не считает, что все мы обязательно должны броситься добывать золото.
– Ни за что не поверю! Папа не хуже нас понимает, что, для того чтобы его добыть, потребуется немало времени. Кто сдается, тот и проигрывает, так что он согласился дать тебе деньги только потому, что всегда делает то, что ты скажешь… даже вот приехали из-за тебя сюда, а не в Америку.
– О Господи, перестаньте вы спорить, – устало сказала Роза, – все прекрасно знают, что папа прислушивается к Ларри…
– Он прислушивается к здравому смыслу…
И в таком духе они продолжали всю дорогу до Балларата – спорили, пререкались, подшучивали друг над другом или просто хохотали тем самым безмятежным смехом, что запомнился мне еще в «Арсенале старателя». Они оказались вполне обыкновенной семьей; я не увидела в них ничего из того, что надеялась увидеть, когда остановила на них свой выбор. Но главное было в том, что они никогда не знали настоящей бедности – ее неодолимой власти, подтачивающей, как дурная болезнь, они могли позволить себе беспечность и не считали каждый пенни, подобно тем, кто уже скатился на грань голода и жалких обносков. Те долги, о которых они говорили, были долгами людей, имеющих кредит в банке. У них были красивая одежда, новые туфли, мягкие постели и много еды. Одна только повозка с волами стоила больше денег, чем многим паломникам приисков приходилось видеть за всю их жизнь. А значит, эти ирландцы еще ни разу не подвергались испытанию на прочность, когда стало бы ясно, чего в действительности стоит их терпимость друг к другу и щедрость по отношению к окружающим. Они были молоды, даже Ларри со своей целеустремленностью казался слишком незрелым по сравнению с тем, через что пришлось пройти мне. Они еще не познали жизнь во всех ее проявлениях; для них она выглядела сплошным забавным приключением. Рассуждения Розы были наивны, как детские мечты, максимализм Пэта был также следствием юности – через несколько лет он вряд ли вспомнит о своей ненависти к англичанам и перестанет ругать правительство. А Син, который, кажется, собрался всю жизнь прятаться за спиной Пэта, иногда вел себя, как будто был нисколько не старше Кона. Это выглядело даже трогательно – так они были молоды и невинны. И я немного завидовала им, потому что сама уже чувствовала себя другой.
Наконец они расспросили меня о моей жизни. Конечно, это сделала Роза.
– Мы с отцом приехали из Лондона, – рассказала я, – мы жили в мануфактурном магазине на Моунт-стрит.
– Где это расположено? Я собираюсь как-нибудь съездить в Лондон…
– В престижном районе, – ответила я, правильно поняв, что она имела в виду, – владельцем магазина был старый Элиу Пирсон. Из-за инвалидности он большую часть времени проводил в кресле, поэтому все дела приходилось вести моему отцу и мне. Мы прожили там четырнадцать лет. Затем мистер Пирсон умер, а магазин унаследовал его племянник. У него была слишком большая семья, и нам не хватило места. Отец решил податься в Австралию…
– А что вы продавали? – спросила она.
Я заметила, что Ларри тоже навострил уши, услышав о мануфактурном магазине, тогда как остальные явно скучали.
– Красивые ткани – шелк, муслин, бархат… атласные ленты. И все самого высокого качества.
И тогда я заметила, каким взглядом она обвела мое ужасное серое платье, давно вышедший из моды чепец и старушечий серо-коричневый платок. Мне хотелось объяснить ей, что эти вещи я выбирала не сама, но я не могла, потому что тогда неминуемо пришлось бы касаться меня прошлой, от которой я желала любыми способами откреститься.
Я надеялась, что она больше не станет меня ни о чем расспрашивать, и она действительно закончила свой допрос, так как мимо нас уже начали проплывать первые палатки старателей в близлежащих оврагах, первые фигуры, склоненные над лотками с песком, первые лебедки, отмечающие глубину погружения, и брезентовые рукава, служившие для вентиляции шахт. Мы въезжали в страну золота.