– Зачем? – спросила я. – Зачем ты так долго носила это в себе и не высказывала мне все это раньше?
– Я тоже думала, что в тебе нуждаюсь, так же, как и все остальные. Но я ошибалась. Теперь я это поняла! – И она начала бережно, одно за другим укладывать украшения обратно на бархатные подушечки. – Что ж, пожалуйста. Забирай их всех хоть сейчас, Эмма. Дай-то Бог, чтобы они послужили тебе! Греби все – деньги, власть, имя. Захватывай больше! Если это как раз то, чего ты хотела, – забирай! Даже мои дети перейдут к тебе, я-то знаю, что он не отдаст их мне, даже если ему придется для этого обратиться в Верховный суд Англии. Он отвоюет их у меня. А что ты удивляешься? Куда мне – матери с подмоченной репутацией – тягаться с платными адвокатами?
Вставив висячий замок на место в шкатулку, она повернула ключ.
– Не знаю, почему это раньше не приходило мне в голову, – продолжала она, – но теперь-то мне все ясно до конца – с той минуты, как я увидела этот зашторенный экипаж. Я не желаю оставаться здесь, не желаю умирать каждый день по частям. С меня хватит! Есть одна вещь, которая на самом деле принадлежит мне по праву, не считая драгоценностей. Все и думать о ней забыли. Бьюсь об заклад, что никто и не вспомнил о ней, потому что еще ни разу никому не хватало наглости попытаться у меня ее отнять. Это моя доля в «Эмме Лангли», которая досталась мне от Тома. И я наконец воспользуюсь ей. Я отправляюсь в плавание вместе с Адамом.
Через час Роза ушла, взяв с собой только шкатулку с драгоценностями да небольшую сумку. Она оставила свое черное платье и вуаль и, уходя, надела голубой дорожный костюм. Она не просила подать ей экипаж, а сама вынесла на улицу свою сумку и стала ловить на дороге кэб. Ей пришлось ждать его минут десять, и все это время она стояла, повернувшись к дому Лангли спиной, как будто для нее он теперь не существовал. Это был ее прощальный жест, в котором выразилось все ее презрение и неприятие Лангли. Правда, эффект был немного испорчен тем, что самого Лангли в этот момент не было дома и он не мог видеть трогательной картины. Свидетелями ее стали немало удивленные слуги да еще Элизабет, на вопросы которой я не знала, что и ответить. Перед уходом Роза ненадолго забежала в детскую, но что она там говорила детям, я так никогда и не узнала. Зато я хорошо запомнила ее последние слова, обращенные ко мне. Она произнесла их, пробегая мимо меня по лестнице:
– Пока ты здесь, я им и даром не нужна. После ее ухода я не пошла к себе в комнату, а решила зайти в комнату Розы. Первое, что я сделала, это откинула занавески, впустив туда поток солнечного света. Повернувшись от окна, я обвела взглядом царивший в комнате беспорядок. Почему-то теперь я поняла, что далеко не все знала о хозяйке этой комнаты, так же как не все знала и о самой себе.
Я опустилась в Розино кресло прямо напротив больших каминных часов, и сразу в глаза мне бросилось, что их стрелки неумолимо движутся к шести – времени, когда отходит «Эмма Лангли». Я не сделала никаких попыток остановить Розу, у меня и в мыслях этого не было, так же как и о том, чтобы срываться и бежать упрашивать Адама. Я понимала, что с этим я опоздала не на минуты и даже не на часы, а на целые годы. Прошло уже восемь лет с тех пор, как Роза сбежала с Томом, чтобы не присутствовать на нашей с Адамом свадьбе. Но вот через восемь Лет она все-таки отвоевала его, тогда как я проиграла сражение. До сих пор я отказывалась признавать ее полную над ним власть, но теперь-то была уверена – стоит ей ступить на борт «Эммы Лангли», как он будет готов уйти от меня окончательно и бесповоротно.
В ушах у меня звучали ее недавние слова: «Ты захватчица, Эмми». Это была не совсем правда. Ведь я и захватывала, и отдавала. И потом, я никогда не посягала на ее собственную роль в жизни семьи или детей, она добровольно отказывалась от нее. Единственным настоящим поводом, чтобы называть меня захватчицей, конечно, был Адам. Но мы обе сражались за него, поэтому здесь все было честно. И здесь правда была горькой скорее для меня. Ему-то я как раз только отдавала, не получая почти ничего взамен. Я никогда не требовала от него доказательств любви; я предоставила ему возможность жить в своем собственном мире – со своими мыслями и желаниями, с нерастраченной любовью к Розе, со страстью к морю и кораблям. Я никак не вмешивалась в его жизнь, не требовала никаких жертв и сама была за все в ответе. Не сумев подарить ему детей, я сама пережила это горе и ни разу не обратилась к нему за словами утешения. Все жизненные невзгоды я стойко переносила сама, никогда не заявляла вслух о своих прихотях и не использовала обычное женское оружие – слезы и шантаж. Я всегда была столь невысокого мнения о себе, что давно уже свыклась с мыслью, что недостойна того, чтобы быть любимой. И не ждала ничего, ничего и не получала. С Адамом я не была захватчицей и поэтому потеряла его.