– Зачем? – спросила я. – Зачем ты так долго носила это в себе и не высказывала мне все это раньше?
– Я тоже думала, что в тебе нуждаюсь, так же, как и все остальные. Но я ошибалась. Теперь я это поняла! – И она начала бережно, одно за другим укладывать украшения обратно на бархатные подушечки. – Что ж, пожалуйста. Забирай их всех хоть сейчас, Эмма. Дай-то Бог, чтобы они послужили тебе! Греби все – деньги, власть, имя. Захватывай больше! Если это как раз то, чего ты хотела, – забирай! Даже мои дети перейдут к тебе, я-то знаю, что он не отдаст их мне, даже если ему придется для этого обратиться в Верховный суд Англии. Он отвоюет их у меня. А что ты удивляешься? Куда мне – матери с подмоченной репутацией – тягаться с платными адвокатами?
Вставив висячий замок на место в шкатулку, она повернула ключ.
– Не знаю, почему это раньше не приходило мне в голову, – продолжала она, – но теперь-то мне все ясно до конца – с той минуты, как я увидела этот зашторенный экипаж. Я не желаю оставаться здесь, не желаю умирать каждый день по частям. С меня хватит! Есть одна вещь, которая на самом деле принадлежит мне по праву, не считая драгоценностей. Все и думать о ней забыли. Бьюсь об заклад, что никто и не вспомнил о ней, потому что еще ни разу никому не хватало наглости попытаться у меня ее отнять. Это моя доля в «Эмме Лангли», которая досталась мне от Тома. И я наконец воспользуюсь ей. Я отправляюсь в плавание вместе с Адамом.
Через час Роза ушла, взяв с собой только шкатулку с драгоценностями да небольшую сумку. Она оставила свое черное платье и вуаль и, уходя, надела голубой дорожный костюм. Она не просила подать ей экипаж, а сама вынесла на улицу свою сумку и стала ловить на дороге кэб. Ей пришлось ждать его минут десять, и все это время она стояла, повернувшись к дому Лангли спиной, как будто для нее он теперь не существовал. Это был ее прощальный жест, в котором выразилось все ее презрение и неприятие Лангли. Правда, эффект был немного испорчен тем, что самого Лангли в этот момент не было дома и он не мог видеть трогательной картины. Свидетелями ее стали немало удивленные слуги да еще Элизабет, на вопросы которой я не знала, что и ответить. Перед уходом Роза ненадолго забежала в детскую, но что она там говорила детям, я так никогда и не узнала. Зато я хорошо запомнила ее последние слова, обращенные ко мне. Она произнесла их, пробегая мимо меня по лестнице:
– Пока ты здесь, я им и даром не нужна. После ее ухода я не пошла к себе в комнату, а решила зайти в комнату Розы. Первое, что я сделала, это откинула занавески, впустив туда поток солнечного света. Повернувшись от окна, я обвела взглядом царивший в комнате беспорядок. Почему-то теперь я поняла, что далеко не все знала о хозяйке этой комнаты, так же как не все знала и о самой себе.
Я опустилась в Розино кресло прямо напротив больших каминных часов, и сразу в глаза мне бросилось, что их стрелки неумолимо движутся к шести – времени, когда отходит «Эмма Лангли». Я не сделала никаких попыток остановить Розу, у меня и в мыслях этого не было, так же как и о том, чтобы срываться и бежать упрашивать Адама. Я понимала, что с этим я опоздала не на минуты и даже не на часы, а на целые годы. Прошло уже восемь лет с тех пор, как Роза сбежала с Томом, чтобы не присутствовать на нашей с Адамом свадьбе. Но вот через восемь Лет она все-таки отвоевала его, тогда как я проиграла сражение. До сих пор я отказывалась признавать ее полную над ним власть, но теперь-то была уверена – стоит ей ступить на борт «Эммы Лангли», как он будет готов уйти от меня окончательно и бесповоротно.
В ушах у меня звучали ее недавние слова: «Ты захватчица, Эмми». Это была не совсем правда. Ведь я и захватывала, и отдавала. И потом, я никогда не посягала на ее собственную роль в жизни семьи или детей, она добровольно отказывалась от нее. Единственным настоящим поводом, чтобы называть меня захватчицей, конечно, был Адам. Но мы обе сражались за него, поэтому здесь все было честно. И здесь правда была горькой скорее для меня. Ему-то я как раз только отдавала, не получая почти ничего взамен. Я никогда не требовала от него доказательств любви; я предоставила ему возможность жить в своем собственном мире – со своими мыслями и желаниями, с нерастраченной любовью к Розе, со страстью к морю и кораблям. Я никак не вмешивалась в его жизнь, не требовала никаких жертв и сама была за все в ответе. Не сумев подарить ему детей, я сама пережила это горе и ни разу не обратилась к нему за словами утешения. Все жизненные невзгоды я стойко переносила сама, никогда не заявляла вслух о своих прихотях и не использовала обычное женское оружие – слезы и шантаж. Я всегда была столь невысокого мнения о себе, что давно уже свыклась с мыслью, что недостойна того, чтобы быть любимой. И не ждала ничего, ничего и не получала. С Адамом я не была захватчицей и поэтому потеряла его.
Но теперь благодаря Розе его жизнь превратится в муку. Уж она-то привнесет в нее ненавистные ему хаос и сумятицу. Она сломает спокойный и размеренный ритм его жизни; теперь он не проживет ни одного дня в покое и тишине. Он будет всецело в ее распоряжении – и днем, и ночью – и вынужден будет следовать ее капризам и терпеливо сносить частые вспышки раздражения. Как раб, он будет зарабатывать деньги, чтобы платить за ее удобства, бесконечные наряды и слуг, к которым она привыкла. Те самые деньги, что он всегда в душе презирал. Ведь Роза ни за что не станет отскребывать полы или зашивать себе одежду, да Адам и не потребует от нее этого. Для Адама, которого я знала, с его привычками и укладом, такая жизнь будет настоящим адом. Но зато это будет жизнь, а не просто существование. Кто-кто, а Роза не позволит ему смотреть сквозь или мимо нее. Каждый день и каждый час он будет чувствовать и сознавать, что они вместе, а если им случится расстаться, ему уже будет недоставать этой сладкой муки. Он привыкнет к ней, как лошадь привыкает к кнуту, который погоняет ее. Она будет острым шипом, не дающим ему сидеть на месте. И путеводной звездой.
Она так заведет и растормошит его, что он забудет, что когда-то искал покоя.
Глядя на стрелки часов, я думала о том, что уже слишком поздно для вопросов и слез. Время ушло, и все эти годы я не могла перешагнуть через собственную гордость, чтобы пожаловаться на судьбу, я была слишком скромной, чтобы заявить о своей любви в полный голос. Я не умела ни просить, ни требовать. Может быть, я смогла бы заставить свой язык произнести слова, столь ему непривычные, но меня останавливало сознание бессмысленности этого. А теперь передо мной злорадно тикали эти часы. «Вот-так, вот-так», – словно говорили они, отмеряя своими стрелками минуты и секунды, приближающие отход корабля. Не в силах это больше переносить, я поднялась к себе в комнату и надела шляпку. Через три минуты я уже шла по Коллинз-стрит, лавируя среди людей, спешащих домой к обеду.
Я медленно брела по Коллинз-стрит, и меня впервые пронзила мысль о том, как плохо я на самом деле знаю этот город, как мало он знает меня. За все годы, проведенные здесь, я обрела лишь четыре места, куда могла пойти, рассчитывая, что меня встретят как хорошую знакомую. Одним из таких мест была гостиница Магвайров, но туда я пойти сейчас не могла. Мне не хотелось быть первой, кто сообщит им известие о Розе. Другим таким местом был дом Лангли, но из него я, собственно, и ушла. Еще был мой собственный дом, который сгорел. Оставался только магазин. Он был такой маленький, такой тесный. Наверное, Адаму он казался узким, ограниченным мирком, где все мои интересы упирались в кучку людей и тряпок. От этих мыслей мне даже стало стыдно; я и не думала, что когда-нибудь устыжусь этого. Быстро перейдя улицу, я скорее зашагала к магазину, как будто хотела спрятаться там вместе со своим неприятным открытием.
В магазине был обеденный перерыв, и все продавцы ушли. Первое, что я увидела, это большие вывески с надписью «Распродажа после пожара». Прямо возле двери умница Бен аккуратно сложил весь попорченный пожаром товар, и хотя цены, естественно, были снижены, все же это лучше, чем остаться совсем внакладе. Пройдя внутрь, я сразу же увидела протекшие потолки, запачканные верхние полки, но замечала все это почти помимо воли, как будто во мне сидела еще одна женщина, созданная исключительно для дела. Глядя на Бена, радостно спешащего мне навстречу, я подумала, что он не поверил бы, если б узнал, что я способна думать о таких вещах, в то время как Адам уходит в плавание вместе с Розой.