С величайшей холодностью леди Пестерн сообщила, что при нынешней нехватке продуктов не следует, если только ты не решил отказаться от услуг повара, сообщать через посыльного в семь вечера о том, что к обеду будут еще двое. В любом случае, добавила она, Дюпон, несмотря на весь ее такт, в конце концов не выдержит и уйдет из их дома.
— Пусть он лучше придет сюда с обычным обедом, — парировал лорд Пестерн. — Три смены месье Дюпона!
— Очень остроумно, — ледяным тоном заметила леди Пестерн и вышла.
— Джордж, ты победил? — спросила Фелисите.
— Смею думать, черт подери. Никогда в жизни не сталкивался с такой нелепостью. Приглашаю двух человек к обеду, а твоя матушка ведет себя как леди Макбет. Хочу принять ванну.
Едва он ушел, Фелисите повернулась к Карлайл и беспомощно развела руками.
— Что за жизнь, дорогая! Честное слово! Время от времени ходишь у края вулкана и никогда не знаешь, в какой момент из него извергнется лава. Полагаю, ты слышала обо МНЕ все?
— Кое-что.
— Он безусловно привлекателен.
— В каком смысле?
Фелисите улыбнулась и покачала головой.
— Дорогая Лайла, он много для меня значит.
— Он случайно не попрыгунчик?
— Он может прыгать, как шарик в пинг-понге, но я и глазом не моргну. Он для меня — как небо, но только ясное небо.
— Брось, Фе, — сказала Карлайл. — Такое я слышала раньше. Какая в нем изюминка?
Фелисите взглянула на нее краем глаза.
— Что ты понимаешь под изюминкой?
— Если ты так восторгаешься своим молодым человеком, в нем должна быть какая-то изюминка.
Фелисите начала медленно ходить по комнате. Зажгла сигарету и, перекатывая ее двумя пальцами взад и вперед, принялась теребить левой рукой правую бровь. В девушке появилась какая-то отчужденность.
— Когда англичане называют человека попрыгунчиком, — заговорила она, — то всегда имеют в виду кого-то привлекательного и менее gaucherie[6], чем средний англичанин.
— Совершенно с тобой не согласна, но продолжай.
— Конечно, я с самого начала знала, что мама будет в неистовстве. Сlа ѵа sans dire[7]. Я не отрицаю, Карлос слегка ненадежен. По сути дела, «пусть дьявол он, но мне с ним хорошо» — это и есть краткое резюме на сегодня. Мне все нравится, я действительно так думаю.
— А я нет.
— Мне нравится все происходящее, — в голосе Фелисите звучало упрямство. — Я выросла в доме, где всегда что-то происходило. Я намекаю на Джорджа. Ты знаешь, я почти уверена, что у меня с ним больше общего, чем с родным отцом. Как ни смотри, папа был очень range[8].
— Тебе следовало бы навести побольше порядка в себе самой, подружка. В каком отношении Карлос ненадежен?
— Он ревнует так, как в испанском романе.
— Если ты не имеешь в виду «Дон Кихота», то ничего другого испанского я не читала, и, уверена, ты тоже. Как он себя ведет?
— Злится, впадает в отчаяние, шлет с посыльным устрашающие письма. Сегодня утром я получила нагоняй ä cause de… ладно, ä cause de чистой ерунды.
Она замолчала и глубоко затянулась. Карлайл вспомнила о тайнах, которыми Фелисите делилась с нею в дни своей невинности и называла их безумствами. Учитель музыки — он, к счастью, осадил Фелисите; потом студент-медик — он не сделал этого. Братья подруг и актер — того она пыталась завлечь в ловушку на благотворительном дневном спектакле. Был еще медиум, его нанял лорд Пестерн в пору своего увлечения спиритуализмом, затем диетолог… Карлайл взяла себя в руки и сосредоточилась на нынешней исповеди Фелисите. Оказывается, сейчас наступил кризис — Фелисите говорила crise[9]. Она вообще вставляла французские слова в свою речь гораздо произвольнее, чем мать, и с удовольствием подкидывала собственные горести к порогу своего галльского темперамента.
— …и по сути дела, — говорила Фелисите, — у меня не было намерения насмехаться над чужой душой, а тут он схватил меня за руки и обжег таким взглядом, от которого дрожь пробегает от пальцев на ногах до головы и обратно. И дышал очень шумно — ты наверняка представляешь — носом. Не отрицаю, что в первый раз это было довольно забавно. Но потом, когда он напал на след старины Эдуарда, мне стало не до смеха. И теперь наступил crise.
— Но в чем он заключается? Ты не сказала…
В первый раз за все время разговора Фелисите выглядела слегка смущенной.
— Он нашел письмо, — перебила она, — у меня в сумочке. Вчера.
— Не хочешь ли ты сказать, что он шарит у тебя в сумочке? И что за письмо, Бога ради? Только честно, Фе!
— Я не надеюсь, что ты правильно все поймешь, — высокомерно заявила Фелисите. — Мы завтракали, и у него кончились сигареты. Я занималась лицом и сказала, чтобы он сам взял пачку у меня в сумочке. Письмо выпало вместе с пачкой.
— И он… ладно, не буду. Что за письмо?
— Я знаю, сейчас ты скажешь, что я сумасшедшая. Это был черновик письма, которое я написала одному человеку. В нем говорилось кое-что о Карлосе. Когда я увидела листок у него в руке, меня просто затрясло. Я сказала что-то вроде: «Хи-хи, тебе нельзя читать это». И, конечно, Карлосу все стало ясно. Он сказал: «Итак».
— Что — итак?
— Итак — и все. Просто сказал «итак». Ведь он латиноамериканец.
— Я-то думала, что в подобном контексте «итак» скорее немецкого происхождения.
— Пусть будет какого угодно, но меня это слово испугало. Я начала дергаться, попыталась с радостным смехом обратить все в шутку, но он заявил, что либо доверяет, либо не доверяет мне, а если доверяет, то почему я не разрешаю ему прочесть письмо. Я потеряла голову, выхватила у него письмо, и он начал шипеть. Мы были в ресторане.
— Боже ты мой!
— Да-да, все понимаю. Несомненно, он собирался устроить публичный скандал. Поэтому единственным, что могло его успокоить, было письмо. Я отдала его с условием, что он не будет его читать, пока мы не сядем в машину. Путь домой был ужасен, просто ужасен.
— Могу я полюбопытствовать, что же было в письме и кому ты его написала? Ты смущаешься, Фе.
Последовало долгое напряженное молчание. Фелисите зажгла новую сигарету.
— Продолжай, — не выдержала Карлайл.
— Я написала его, — заносчиво заговорила Фелисите, — человеку, которого, по существу не знаю, и попросила у него совета по поводу моих отношений с Карлосом. Профессионального совета.
— Что ты имеешь в виду? Он — священник или юрист?
— Не думаю. Он прислал мне чудесный ответ, и я ему благодарна. Карлос, конечно, решил, что письмо — Эдуарду. Хуже всего, что в письме была фраза: «Наверно, он сошел бы с ума от ревности, если бы узнал, что я написала вам такое…» Прочитав, Карлос просто взвился. Он…
Губы у Фелисите дрожали. Она отвернулась и заговорила быстро и чуть визгливо:
— Он бушевал, ругался и не хотел ничего слушать. Это был просто ураган. Ты представить такого не можешь. Заявил, что я должна немедленно объявить о нашей помолвке. Сказал, что, если не объявлю… сказал, что уйдет и просто-напросто покончит со всем этим… Дал мне неделю. Она заканчивается во вторник. Вот и все. Я должна объявить о помолвке до вторника.
— А ты не хочешь? — мягко спросила Карлайл. Она увидела, что плечи Фелисите задрожали, и подошла к ней. — Это так, Фе?
Голос девушки дрожал и срывался. Она запустила обе руки в волосы.
— Не знаю, чего я хочу. — Фелисите зарыдала. — Лайла, я так запуталась. Я боюсь. Все получилось ужасно. Я боюсь, Лайла.
2
Леди Пестерн на протяжении войны и скудных послевоенных лет умудрилась не отказаться от формальностей. По этой причине на каждом из редко устраиваемых теперь обедов с гостями лежал отпечаток спектакля, исполняемого от случая к случаю. Тем более что как искусный домашний стратег она сумела удержать в «Герцогской Заставе», хотя и в урезанном виде, штат обученной прислуги. Влезая в длинное платье шестилетней давности, Карлайл подумала: если продуктов и дальше будет не хватать, то ее тетя скоро уподобится легендарным русским аристократам, которые с полной невозмутимостью садились за банкетный стол, на котором подавали черствый хлеб и воду.