Смутно Эндрю снова начал осознавать настоящее и лейтенанта рядом. Как долго он простоял здесь, не проронив ни слова? Он не имел представления. Он лишь видел, что лейтенант Муни продолжал сидеть перед ним, рассматривая его голубыми немигающими глазами, настолько же бесстрастный, как неживой предмет.
Зазвучал голос лейтенанта:
— Ну, мистер Джордан, я жду. Придумали какое-нибудь объяснение тому, почему ваша жена скрывала от вас, что она беременна?
Рассказать ему? Что? Что Маурин вышла за него замуж, презирая его, обманывая его, а потом, благодаря его «великой» любви к ней, переменилась и взрастила свою собственную любовь к нему? Рассказать, что ребенок, которого она носила, был его и что у нее не было мужества признаться? Какое-то время он анализировал, чему из того, во что верил он сам, поверили бы другие. Кто, кроме него самого, поверил бы в это? Нет? Эндрю представил, как брат грубо произносит: «Беременная? После того как наврала о докторе Вилльямсе? Кто был ее любовником? Боже мой, мерзкая потаскуха». Даже Нед не поверит.
И уж конечно, не лейтенант Муни.
Эндрю думал о лжи, отговорках, полуправдах, при помощи которых он отбрыкивался от вопросов лейтенанта, и еще смутно, потому что по-прежнему большая часть его внимания была сконцентрирована на Маурин, но уже чувствовал, как потихоньку запутывается в сетях.
— Я знаю, что это прозвучит странно, — сказал он. — Если бы я только мог сделать это мнение странным, я бы сделал. Но все, что мне известно, это то, что моя жена говорила, что не может иметь детей, и я не имел представления, что она была беременна.
— И вы ничего не придумали, как объяснить это?
— Ничего.
Блеск торжества вновь заиграл в глазах лейтенанта.
— Как вам кажется, могло быть такое, мистер Джордан, что ваша жена относилась к разряду тех невротических женщин, которые боятся иметь детей? Может, поэтому она лгала вам? А потом, когда она узнала, что беременна, она скрыла от вас это, потому что намеревалась избавиться от ребенка. Такое вот объяснение. Оно вам нравится?
Изнеможение навалилось на Эндрю. Он сел на ручку кресла.
— Я не знаю.
— Теперь насчет двух выстрелов. Она могла испугаться из-за ребенка, но не до такой же степени, чтобы убить себя. Такого не могло быть, правда? Кто-то другой убил вашу жену. — Лейтенант заглянул в кожаный блокнот и перелистнул страницу. — Кстати, мистер Джордан, я разговаривал с вашей секретаршей в офисе. Она сказала мне, что вы отпустили ее в пять, и сказала, что вы остались доделать какую-то работу. Может, вы остались, а может, и нет, но в любом случае от вашего офиса двадцать минут до дома самой неспешной ходьбы, и, кроме того, патологоанатом установил время убийства — между четырьмя тридцатью и шестью.
Он захлопнул блокнот и поднялся. Потом застегнул пуговицы пальто. Оно было слишком тесным для него. Должно быть, подумал Эндрю, он прибавил в весе с тех пор, как купил его.
— Мистер Джордан, есть еще одно объяснение этой смерти, над которым, я думаю, вам следует поразмышлять. Ваша супруга сказала вам, что не может иметь ребенка. Вы поверили ей. Вы очень любили ее. Затем вы узнали, что у нее любовник и что она лгала вам, а теперь ждет ребенка от другого мужчины.
Он засмеялся. Когда он смеялся, его глаза почти пропали под тяжелыми веками. Это придало его обычному простому лицу азиатскую загадочность.
— Годится это для мотива, мистер Джордан? В конечном счете все, что нам нужно, — это мотив, не так ли? Значит, так: ваш пистолет, ваша квартира, ваша жена, и вы могли бы быть здесь в подходящее время.
Эндрю знал, что рано или поздно это должно было произойти, но, парадоксально, сейчас, когда лейтенант оформил все это в словах, стало даже легче. Когда он посмотрел в ответ на пристальный взгляд полицейского, то понял, что, каким бы ни было его собственное выражение — спокойным, расстроенным, негодующим, скептическим, — оно автоматически покажется лейтенанту выражением признания вины. Голова раскалывается ужасно. Ничто уже не казалось важным.
Лейтенант неуклюже засовывал блокнот в карман пальто. Не поднимая глаз, он сказал:
— Вот вопрос, на который вы не можете ответить, не так ли, мистер Джордан? О’кей. Я не обвиняю вас. Но прежде чем мы двинемся дальше, я не хотел бы, чтобы у вас появилось неправильное представление обо мне. Я не тот коп, который чуть что хватается за пистолет. Я думаю и действую взвешенно, использую свое время. Я собираю улики. А потом, когда я абсолютно уверен в том, как все обстоит, я действую. — Он протянул руку и снова улыбнулся своей азиатской улыбкой. Эндрю пожал протянутую руку, и лейтенант принялся натягивать тяжелые кожаные перчатки.
— Патологоанатом закончил дело, мистер Джордан. Вы можете заняться похоронами когда угодно. И если у вас возникнут идеи, вы знаете, где меня найти. Вы увидите меня скоро в любом случае, так что — до следующего раза.
Он поднял руку в обычном прощальном жесте и медленно и осмотрительно направился к входной двери. Против ожидания, без него стало еще сложнее. Казалось, лейтенант был словно буфер между Эндрю и его ощущениями. Теперь, когда он остался один, Эндрю представлялось невероятным, что уже на следующий день после смерти жены он был готов подозревать ее в самом худшем, отречься от нее, врать полиции. И ради чего? Чтобы спасти свою собственную шкуру. И теперь, несмотря на все это, его обвинили в убийстве? Дух Маурин, навязчивый образ, который он создал, казалось, все еще витает вокруг него — не та Маурин, которую он знал, но Маурин, которая была закрыта для него, ужасная маленькая девочка за блестящим фасадом, борющаяся с проблемами, которые были чересчур большими для нее, проблемами, которые он должен был бы решать вместо нее, но которые, на деле, он только усугубил бы. Да, так оно и было бы. Из-за своей слабости и ненадежности, ответственность за которые он так многоречиво возлагал на свое «несчастное детство», он не был для Маурин опорой и поддержкой, но, что более гнусно, — стал ревнивым мужем.
Голова болела безжалостно. Эндрю прошел на кухню и приготовил себе выпивку. Потом он со стаканом вернулся в гостиную, ненавидя себя и бесполезно раскаиваясь, но больше всего он ненавидел убийцу жены.
Преследователь… шантажист. Кто? Кто-то знакомый?
В дверном замке послышался скрежет ключа Эндрю резко вернулся в прихожую. Заходил Нед, в плаще и шляпе.
— Привет, Дрю.
Брат стоял в прихожей и снимал плащ. Выцветшие светлые волосы слегка блестели; Нед улыбался своей широкой дружелюбной улыбкой, сверкая белыми зубами на фоне медово-коричневой кожи. Нед, единственный друг, единственный человек в его жизни, к которому у него осталась привязанность, Нед способствовал его первому предательству Маурин. «Интригующая маленькая сучка». Брат бросил плащ на кресло и направился к нему. Эндрю почувствовал, как от него повеяло прохладой.
— Я ждал на улице, Дрю. Я знал, что коп здесь. Как только я увидел, что он ушел, тут же поднялся.
Нед подошел к нему и обнял за плечи. Его улыбка, которая почти всегда непроизвольно присутствовала у него на лице, если не было причины убрать ее, — пропала. Голубые глаза смотрели обеспокоенно.
— Он тебе сказал, что был у меня? Он был у меня прямо перед тем, как отправиться к тебе. И вот почему я поспешил сюда. Я должен был. Слишком важно, чтобы просто звонить по телефону. Дрю, он думает, что ты сделал это.
Эндрю сел на тахту. Лед в его ожидании позвякивал по стеклу с каким-то высоким музыкальным переливом. Он вспомнил тот день, когда эти стаканы доставили им, а Маурин, счастливая, как маленькая девочка, щелкнула по одному из них пальцем — раздался ласковый перезвон.
Бешеные деньги. Боюсь, что так, милый. Но они в точности такие же, как у тети Маргарет.
Брат серьезно смотрел на него.
— Он не сказал этого явно, Дрю. Он слишком умен для этого. Но он думает, что ты сделал это. Он говорил с тобой об этом? Он высказал это обвинение?
— Он обвинил меня.
— Боже мой.
— Он не арестовал меня, только обвинил.