Я плакать захотел. Мне нужно было срочно куда-то себя деть. Последний раз, когда я заплакал, Марк мне такого подзатыльника отвесил, что глаза чуть на стенке не остались.
– Я д-домой пойду, – сказал я, снова заикаясь.
Я поднялся к себе и посмотрел в окно. Марк сидел на лавочке, а Маша стояла над ним и, активно жестикулируя, что-то ему доказывала. Он сидел какой-то понурый, сгорбился и ссутулился, но зато Маша раскрылась и пребывала во всей красе. Взяв шефство над Марком, она вела разъяснительную работу по итогам больничного саммита. Носик её заострился, щёчки покрылись румянцем, глаза горели, а брови нахмурено свелись, обнажив за маленьким ростом хрупкой девчушки, упёртую и бойкую натуру.
Я действительно пошёл с Марком на тренировку. У меня все очень хорошо получалось. Тренер сказал, что я ещё больше талантлив, чем мой брат. Но мне нужно стараться. Я прозанимался три месяца и у меня пошли первые успехи. Меня перевели в старшую группу ребят, по факту быстрого прогресса.
Как-то раз после тренировки я подошёл к Марку и твёрдо сказал:
– Я завтра после уроков пойду в музыкальную школу.
– Чего?!
– В музыкальную ш-школу. По классу вокала.
– Бросаешь бокс?!
– Нет, буду со-совмещать.
– Да ты не сможешь! У тебя только результаты пошли! Везде надо пахать!
– Я смогу. Я все с-смогу.
– Ай, делай что хочешь, – махнул рукой Марк и ушёл в душ.
А я пошёл. Захотел и смог. Там мне сказали, что у меня есть очень хорошие данные и их надо развивать. У меня все легко получалось. Только я все равно заикался, но когда я пел, почему-то мой новый недуг исчезал.
Странная закономерность.
Через полгода я пел как солист филармонии и дрался как Римский гладиатор. Все складывалось как нельзя лучше, и я ждал выздоровления Димана.
Пришло время и, наконец, его выписали. Где-то в глубине души, я чувствовал, что жизнь готовит мне какой-то подвох.
Все случилось как в лучших немецких сказках, то есть как нельзя хуже – Диман больше не улыбался, а на голове у него зиял огромный шрам. Когда я подошёл к нему и спросил:
– Диман, ты как?
Он посмотрел на меня как на чужого. Я и был для него чужим. Он полностью потерял память. Его поводили по классу, как на экскурсии, рассказали о ребятах, преподавателях и увели.
Больше я его не видел. Он будет проходить курс реабилитации после тяжёлой травмы.
Я потерял своего друга. Это был другой Диман. Вот тогда, что-то щёлкнуло в моей голове, и запустился безвозвратный процесс череды событий, по ходу которого моя детская психика дала трещину.
Сначала у меня была тренировка по боксу, на которой я колотил грушу с неконтролируемой яростью и не мог заставить себя остановится, как будто находился в психическом припадке. Смутно я увидел, как тренер сделал шаг в мою сторону, видимо, чтобы меня остановить, но Марк что-то сказал ему и меня никто не тронул.
Очень хорошо.
Потом через неделю я выиграл городские соревнования и получил свою первую медаль. Мне дали новый разряд. Даже кубок какой-то вручили.
Стало ещё лучше и веселей, но почему-то хотелось умереть.
Дальше я выступал на каком-то дрянном празднике и пел лирическую песню фронтового солдата перед боем, там были такие слова:
Когда имеешь право жить, руководить судьбой и улыбаться,
Не нужно право голоса искать и притворяться.
За частоколом сонных, лживых лиц,
Я вижу боль и пение свободных птиц.
За радость мне отдать свою судьбу в обмен на крылья,
Чтоб обрести свободной воли в роге изобилия.
И пусть с рассветом потеряю жизнь я,
моя душа покинет местные края.
Устав смотреть на царство лицемерия,
Притворства волчьего, под маской ласковой овцы,
Я перестал искать доверия,
Под осуждающими взглядами людской толпы.
И потому, я вынужден терпеть.
Не суждено мне вольным умереть.
Рождённый убивать – летать не должен.
А вместо крыльев мне дадут клинок и ножны…
Спел её и сорвал бурю оваций с помесью восторга. Мой преподаватель назвал меня юным дарованием и гордостью музыкальной школы. Лучше бы этот слащавый популист подыскал мне песню порадостнее. Марк сказал, что на моё сценическое кривляние смотреть не пойдёт, а Маша сидела в первом ряду и даже, кажется, плакала – она очень чуткая девушка.