— Какие стулья?
— Классику читать надо! Посуду зачем била? Смотри, что наделала, поганка. Из чего мы теперь пить будем?
— Не преувеличивай! Из этого идиотского сервиза мы никогда не пьем.
— А стаканы?
— Купим, они дешевые.
— А если б я не пришла, ты бы и до веджвудского сервиза добралась? Ты же собиралась на день рождения?
— Рассобиралась, — мрачно буркнула она.
— Ладно, черт с ней, с посудой, говори, в чем дело.
— На, наслаждайся!
Она протянула мне пачку фотографий. Надо заметить, что за все годы Ариадна прислала всего три фотографии. А тут целая пачка. У меня задрожали руки и заболело сердце. Что бы я о ней ни думала, но она же моя единственная дочь. Я жадно всматривалась в ее лицо.
— Смотри, дальше смотри, что ты так долго? — раздраженно торопила меня Стаська.
— Отвяжись! И собери осколки. Пока не соберешь, я с тобой разговаривать не буду.
Она покорно взялась за веник, а я сгребла фотографии и ушла к себе.
Я видела за последние годы сотни подобных фотографий у друзей и знакомых, чьи родственники уехали за границу. Красивые, яркие картинки словно бы демонстрировали нам, оставшимся, как все здорово и роскошно у них там, какие они умные, что уехали и нисколько об этом не жалеют. А вы, убогие, смотрите и завидуйте. Может, мне это только кажется, не знаю. И тут был такой же набор — красивая женщина в красивых шмотках, красивый дом, красивая машина, красивая собачка на руках. И очень красивый мужчина, высокий, широкоплечий, молодой. Ариадна рядом с ним кажется совсем маленькой и хрупкой. А он так нежно ее обнимает. Она с годами стала еще красивее и почти не постарела. Но что-то в ней неуловимо изменилось. Выражение лица? Не пойму, но она кажется какой-то чужой… Боже мой, неужто я забыла родную дочь? Единственную, обожаемую.
— Ну как тебе эта физия? — раздался за спиной голос Стаськи.
— Не смей так…
— Лёка, ты со мной поедешь? Она обещает прислать бабки.
— Отстань, я хочу побыть одна.
— Да не мучайся ты, она просто сделала пластическую операцию.
— Что?
— Нос другой, не видишь, что ли?
Господи, так вот в чем дело! А я не сообразила. Но как Стаська-то заметила? Столько лет прошло, и, казалось бы, она и знать о матери не желает, а вот поди ж ты! Сердце заныло еще сильнее.
— Лёка, мы поедем?
— Что это вдруг тебе приспичило?
— А ты письмо еще не читала? Нас не просто так зовут, а на свадьбу! Интересно же! Девятого февраля у них свадьба.
— А как же школа? — машинально спросила я.
— Плевать! Всего на две недельки, Лёкочка!
— Но с чего вдруг такая перемена?
— А ты посмотри, как красиво…
Она ткнула пальцем в фотографию, на которой Ариадна, сидя на корточках, пересаживает какой-то экзотический цветок из одного горшка в другой, а за спиной у нее дивные зеленые холмы.
— Зеленые холмы Калифорнии, — задумчиво проговорила Стаська. — Я хочу это видеть своими глазами.
Я внимательно на нее посмотрела. Она выдержала мой взгляд.
— Лёка, пожалуйста!
— Послушай, но зачем ехать именно на свадьбу? Ей там не до нас будет.
— Ей всегда не до нас, но тут она так приглашает… Ты почитай письмо. Она пишет, что к ним в сад заходят еноты, а иногда олени.
— Сходи в зоопарк.
— Лёка, ну пожалуйста, я тебя просто умоляю.
— Езжай одна.
— Нет, одна я не поеду.
— Но нас вместе могут не впустить в Америку. Получить у американцев визу не так легко.
— Не пустят, тогда другое дело. А мы должны попробовать! Все-таки свадьба. И зеленые холмы Калифорнии. Знаешь, я думала, там одни пальмы. А здорово звучит — зеленые холмы Калифорнии, даже лучше, чем у Хемингуэя. «Зеленые холмы Африки». По-моему, у меня лучше — зеленые холмы Калифорнии.
Я только рот разинула. Она читала Хемингуэя? Людям моего поколения даже в ее возрасте стыдно было не читать Хемингуэя, но теперь…
— Так мы поедем, Лёкочка?
— А отпуск? Вдруг не дадут, на школу еще можно плюнуть, но на работу…
— Лёка, тебя же на работе ценят, а свадьба дочери стопудово уважительная причина.
— Возможно, ты и права, но скажи мне все-таки, почему ты посуду колошматила?
Она отвела глаза. Слегка покраснела.
— Это… из-за другого.
— Из-за чего конкретно?
— А можно я сейчас не буду говорить?
— Нельзя.
— Ну, я с Мишкой поругалась.
— Врешь.
— Лёка, честное слово. Понимаешь, он сказал, что я… совершенно не сексапильная. Что вообще-то я клевая, но не сексапильная. Ну я и психанула.
Я не поверила ни одному слову, но поняла, что сейчас настаивать бесполезно.
— Дело твое. Хочешь — молчи.
— А как ты считаешь, я сексапильная?
— Понятия не имею. Но в том, что ты набитая дура, у меня нет и тени сомнения.
Она бросилась меня обнимать. На этом инцидент, казалось бы, был исчерпан. Однако страх за нее стал еще сильнее.