У крыльца затопали.
— Это Рузя, — успокоила меня Мальва. Побежала, встретила ее.
Рузя черным черна. В телогрейке, подпоясанной ремнем, в сапогах, в теплом платке, а в глазах и страх, и смех. Немцы пустили завод, гонят всех на плантацию, заставляют днем копать свеклу, а ночью, при фонарях, чистить. По два три раза в день приезжают коменданты, а каждую неделю наведывается и сам гебитскомиссар Месмер, обещает созвать в Глинске съезд свекловодов, на который должен прибыть еще более высокий начальник и вручить лучшим из лучших часы. Еще бы! Да за такую свеклу, говорит Рузя, можно пол ихней Германии отдать. Мы лее ее для себя растили, каждая с конскую голову, у тех, кто копает, руки сводит, а он, проклятый, ходит в белых перчатках да причмокивает.
— Вот какую вы землю немчуре отдали! — Рузя злится, стаскивая с ног сапоги. Правую ногу она сама вынуть не может, и Мальва ей помогает. Не рассчитала усилие, падает с сапогом на кровать, смеется, а Рузя на скамеечке плачет.
— Ну, ну, будет тебе, пятисотница! Иди, мой ноги, ужинай, да и родич вон, видишь, с дороги. Тоже не ужинал еще.
— А что там у нас на ужин? — спрашивает Рузя.
— Пироги со свеклой… И жаркое. Несоленое. Соли нет.
Обе идут за перегородку, Рузя там умывается, а Мальва накрывает на стол: вносит пироги, знаменитое
вавилонское жаркое, непочатую бутылку бураковки — свекольного самогона.
— С нашей винокурни, — Мальва усмехнулась, ставя бутылку на стол. — Рузя простужается, кашляет, вот я ее и подлечиваю. Она в поле, а я тут… под замком.
Входит Рузя, выпивает свою рюмочку, принимается за пироги. Она сразу разрумянилась, ожила, в глазах заиграли огоньки.
— Где же ты собираешься жить?
— Еще пе знаю.
— Тут ваши утки на пруду. Белые. Северин в Глинске достал. Поручил их мне, а я все не могу их дозваться. Не то одичали, не то не знают нашего языка. Китайские какие то…
— Ага, отец писал мне…
— Про уток?..
— Да он мне обо всем писал… Такой был писучий, что я не успевал прочитывать его письма. И про вас писал…
— А про меня что же?
— Что вы получили орден за свеклу. Что чуть не вышли замуж за какого то приезжего.
— Ох, уж это замужество! Он переселенец, из Теребовли. Печь у меня клал. Потом вот эту перегородку поставил. Красивый был, ласковый, тихий и великий мастер по печам. Влюбился то ли в меня, то ли в мою славу. Ну и жил здесь до поры до времени. Одну зиму, а потом ушел. А тут слышу — у них уже, у немцев. Чуть ли не начальник полиции в Глинске… Приголубила его, а он, может, шпионом был ихним, тогда еще, до войны. Мальва знает его, он и в Зеленых Млынах клал печи…
— Да еще какие! Любо посмотреть. А уж если распишет, так куда там. Двух одинаковых печей не найдешь, двух одинаковых узоров не было. Лемки просто млели от восторга. И собою хорош был. Мой Журба даже приревновал его ко мне. Так, ни с того ни с сего. А потом он ушел от нас. Сюда, в Вавилон.
— И теперь бывает?
— Наведывался… Приезжал мириться. Сгинь, говорю, нечистая сила! Не смей переступать святой порог! Как же я его впущу в хату, когда тут Мальва? Да и
не будь Мальвы… Больше не показывался. Только поклоны с Явтушком передавал. А мне и слушать было противно. Как то приезжал набирать наших ребят в полицаи, так хоть бы один пошел. Свеклу возят, ну, это уж такое дело — кому то надо копать, а кому то и возить, а вот в полицию — черта с два. Ну, а ты как же? Придется и тебе — на свеклу. Может, принять тебя в звено? — Рузя рассмеялась.
— Погоди со звеном, Рузя, надо же где то жить, — вмешалась Мальва.
— Пускай в примаки идет. Молодиц много. Вон у меня есть Галка Капелюшная. Молоденькая, хорошенькая, орденом за свеклу награждена. Есть еще одна, Ониська Палий, ты ее должен знать — из тех Палиев, что на Гунцвотах. Тоже без мужа, перед войной новую хату поставила, ребеночек у ней. Три годика, уже гусей пасет. Еще есть подходящая кандидатура — Тодоська Юстимчук, эта уже твоего, Мальва, возраста. Ну и что? Наш то парень тоже усатый. А ведь похож на Андриана, когда тот молодой был, верно, Мальва?
Я таким Андриана не помню. Я тогда еще на качели не ходила. А ты хоть знаешь, Рузя, откуда гость пришел?
— Точно я не вижу! С войны, откуда же теперь приходят. Не сумели постоять за нас, пусть хоть пристают к нам примаками. А что им теперь — лодырничать? Валандаться вот так? У немца долго не проваландаешься. Бах бах, и нету. Надо пристанище иметь. Ширму какую нибудь.
— Надо, да только не здесь, не в Вавилоне. Тут его фашисты схватят на другой же день. И у Галки, и у Приськи, и у Ониськи, где бы ни пристал. Только услышат, что летчик, тут же и прилетят. А парень еще может нам понадобиться… — При этих словах Мальва предостерегающе глянула на Рузю, чтоб та не выболтала лишнего, а я смекнул, что в этой хате знают и что-то такое, что мне еще рано знать.