— Может быть, их было больше? Не десять, а одиннадцать?
— В Зеленых Млынах нашли десять парашютов. Десять. Это я знаю точно.
— Одиннадцатого могли сбросить здесь. С рацией. Это иногда делают сознательно. Для сохранения связи. На случай провала группы.
— Где же он, этот Гейба?
— Бесследно исчез. Немцы прочесали лес, обыскали завод, сожгли лесничество — нету. А не ускакал ли он верхом?
Весовщик повернул на тропинку, ведущую в поле. На фоне леса маячит скирда. Немолоченная. Возле нее — молотилка, паровик, бочка для воды, а неподалеку, на стерне, где только пробиваются всходы, пасутся лошади. Уж не тот ли самый табун? Я невольно поискал белого жеребенка, но не нашел.
— Клаус выгоняет нас на ночную молотьбу, — что поделаешь, приходится. Ты что умеешь на молотьбе?
— Все умею. У нас в Вавилоне…
— Ты правда из Вавилона?
— Вавилонский.
— Вот что, — он положил мне руку на плечо, легкую, чуткую руку. — Отступать поздно. Будешь и дальше за десятого. Я должен показать им, — он кивнул в сторону молотилки, — человека с Большой земли. Должен. Хочешь — назовись Гейбой, хочешь — никак не называйся, но ты десятый. Вас сбросили уничтожить газовый поезд. Он здесь уже третью неделю. Вас сбросили как раз вовремя. Но немного не туда. Штурман ошибся. Девять погибли, а ты вышел. Пошли!..
Я едва поспеваю за ним. Дает себя знать известняк и то неопределенное положение, в котором я оказался. Зачем вся эта ложь?
Он остановился, еще раз внимательно осмотрел меня, словно хотел убедиться, что я верно воспринял сказанное. Я почувствовал, что ему сейчас необходим десятый, совершенно необходим. И не столько для него самого, сколько для тех, кого он собрал вокруг своей весовой. Люди и в самом деле могли извериться, упасть духом. Вот ему и хочется бросить камень в эту заводь, поднять людей на горячее дело. Ну, хотя бы на вражеские эшелоны, которые потоком идут по этой магистрали на фронт. Но при этом меня не оставляло еще одно ощущение, которое возникло буквально сейчас, пока я чувствовал на себе его пытливый взгляд: а он сам — не из первого ли десанта, который, если верить слухам, сбросили месяц назад над лесом Гуралика? А может быть, этот, второй, десант сбросили именно для него? Все это когда-нибудь выяснится, а сейчас…
Я вспомнил «водяного», который ночью вывел меня на гать. Он шел босиком, но, странное дело, нес за плечами сапоги. Может быть, это он вышел передо мной к журбовским лошадям и всполошил их?
Я говорю весовщику, что мог видеть этого самого Гейбу. Нынче ночью, в лесу. Он всполошил табун на лугу. Потому что, когда я добежал до табуна, там возле лошадей никого уже не было, а они вели себя так, словно их перед этим всполошили. Мне так и не удалось поймать лошадь. А он мог поймать и умчаться.
— Ты об этих лошадях?
— Об этих…
Тот самый табун. Только место другое. Там не было скирды. Откуда взяласьскирда? Не мог же я не заметить ее посреди поля.
— Скирда здесь была… Я уже застал ее… С месяц назад… А молотилку привезли сегодня…
«С месяц назад… Так и есть… Если верить Пане Властовенко, слухи о первом десанте дошли до Зеленых Млынов месяц назад. А этот, второй, десант мог быть подкреплением. Все погибли. Уцелел один «водяной». И Лель Лелькович…
От скирды отошел человек, удлиненный луной, повисшей над самым лесом, снял фуражку (это, возможно, условный знак) и повел нас за скирду, на освещен! иую сторону.
На соломе лежали несколько человек, некоторые в спецовках, замасленных до блеска, верно, заводские. Рядом на току, уже поросшем травкой, разложена нехитрая еда: хлеб, сало, десяток луковиц, один нож на всех и уже знакомая мне кружка из пекарни.
— Знакомьтесь! — сказал Василь Андриевич (мысленно я уже называю его Теслей).
Встают не торопясь, подходят, молча жмут руку. Один невысокий, живой человечек с усиками, внимательно смотрит мне в глаза. «Уж не Гейба ли?» — мелькнула мысль. Белое ушко так и выглядывает из за голенища. Высокий, проводивший нас сюда, видно, Тарасов, на миг отлучился, достал из стожка четверть и, откупорив, поставил на ток. (Как мало по сравнению с тем, что я разбил в пекарне!) Поставил твердо, чтоб не опрокинулась… Тесля, глянув на меня исподлобья, улыбнулся, показав свои золотые…
Я пересказал им все, что знал о десанте в Зеленых Млынах, о том, как шел бой с немцами, не утаил ничего и о десятом. Особенно пришлось им по душе, как десятый уже на третий день покрывал хату Пани Властовенко, знаменитой в прошлом пятисотницы. В этих местах рассказа послышался добрый смешок, и только Тарасов сурово хмурил брови, не пропуская ни одного слова. «Постой, постой!» — то и дело вырывалось у него. А когда десятый оказался уже здесь, на запруде, Тарасов заставил меня вынуть пистолет и буквально проиграть эпизод с поднятыми руками. «Осторожно!» — заметил Тесля, когда я взвел курок. Тарасов, кажется, так и не поверил, что я был на гати один. Но у десятого было в запасе еще одно доказательство: лошади, жур бовские лошади. Никто не верил, что ему не удалось поймать лошадь. И тогда невысокий, с усиками, ловко, мигом снял сапоги (я снова обратил внимание на белые ушки) и босиком побежал к лошадям. Ну, чистый «водяной». Все встали и затаив дыхание смотрели, что будет. Что он там ни вытворял, как ни звал, как ни подкрадывался к лошадям — только взбудоражил табун да так пешком и воротился. И, пожалуй, никого его поражение так не огорчило, как Тарасова: «Вот вам и лошади, — сказал он с укором. — А мы с вами надеемся на них…» И все же тот, настоящий Гейба, мог, поймать коня…