— Колебался. Очень колебался…
Явтушок совсем растерялся, не зная, кто перед ним.
— И что? — Манжус прошел к двери, выглянул в коридор. Прикрыл дверь.
— Как видите. Оказался при том же, что и вы…
— Вам можно верить? Товарищ Голый?
Явтушок молчал. В нем боролись страх и совесть, но страх был явно сильнее, и Явтушок не мог дать сколько-нибудь определенный ответ на вопрос Манжуса (гос подина или товарища? — вот в чем была для Явтушка
главная закавыка). Манжус ждал, постукивая по столу костяшками пальцев. Звук был такой, словно костяшки из металла, оловянные. Явтушок в эту минуту не мог вспомнить, из какого металла делают пули. Все же он выдавил из себя ответ, единственно возможный при создавшихся обстоятельствах:
— Можно, господин Манжус. Только не сразу же…
— Ждать некогда и невозможно. Завтра уже может быть поздно. Подойдите ближе. Не бойтесь. Теперь то уж вам нечего бояться…
— Конечно, конечно… — Явтушок поставил свою винтовку к стене, чтобы дать душе чуток отдохнуть от нее.
— Кроме меня и вас, ни одна душа не должна знать об этом. Это смерть, муки, пытки…
— Говорите, пока я еще жив…
— Они согнали сюда из окрестных городков около двухсот еврейских семей. Вы, вероятно, видели их, они мостят дорогу.
— Видел. Здоровался с ними, там много знакомых. Из самого Глинска. Лейба Маркович, Абрам колбасник, мой парикмахер Матвей, я ведь, поступив на службу, все последние годы стригся только в Глинске. А какие колбасы были у Абрама! Я лучших колбас нигде в мире не пробовал. (Явтушок дальше Глинска нигде не бывал, за исключением разве своей неприглядной одиссеи в тридцатых годах, но тогда ему было не до колбас.) — Неужели их расстреляют? Неужели им, немцам, не нужны колбасы? Неужели они привезли сюда парикмахеров?
— Да, их расстреляют. Возможно, завтра.
— Они знают об этом?
— Знают. Я им сказал. Отвратить их смерть уже невозможно. Есть приказ какого то Кейтеля по армии и всем гарнизонам. Эти роботы умеют выполнять приказы.
Вбежал совсем молоденький полицейский. С порога отдал честь. Доложил:
— Господин начальник, в Зеленых Млынах задержали женщину, которая отпирается, что она Мальва Кожушная. Мы привезли ее сюда. Привести?
«О, боже, — Явтушок вздохнул. — Мне сейчас не хватает только встречи с Мальвой Кожушной!» Манжус словно угадал его мысли: — Через полчаса.
— Слушаюсь. Вылитая Мальва Кожушная. По той карточке, что вы нам показывали.
— Разберемся.
— Это же наша, — сказал Явтушок, когда шаги по лицейского затихли.
— Я знаю. Они приводят сюда уже третью Мальву» Но все равно я думаю, что самой Мальвы нет. в районе.
— Те два тэ у господина Рихтера…,
— Сейчас же идите и скажите это ему…
— Кому?
— Ну, господину Рихтеру… Мы стоим на том, что знаем меньше, чем знаем на самом деле. Чем меньше будем знать мы, тем меньше узнают они. Полагаю, вы меня понимаете?
— Я был ординарцем у генерала…
— Детей могут расстрелять вместе со взрослыми, Не могут, а наверняка расстреляют. Сколько детей может укрыть Вавилон?
— Когда?
— Сегодня. Нынче ночью. На рассвете может быть уже поздно.
— Сколько прикажете, господин Манжус…
— Вы на подводе?
— На площади меня ждет Савка с лошадьми.
— Это тот, что вечно смеется?
— Теперь перестал. Прослышал, что немцы расстреливают сумасшедших. Больше не раскрывает рта. Мол чит как рыба.
— Задержитесь до ночи. А ночью… Вы знаете, где была пролетарская корчма?
— На старой мельнице. Не раз обедал там. Были времена! Все было.
— Остановитесь и заберете детей. Малышей на телегу, а старшие пойдут пешком.
Старая мельница была почти рядом с домиком рай кома, где размещался гебитскомиссар Бруно Месмер. Там охрана.
— Там охрана, господин Манжус.
— Детей тоже выведет охрана…
— Немецкая?
— Моя… Идите. В одиннадцать у мельницы. — Я без часов. Буду уж так, по небу…
— Вот вам часы. Спрячьте.
Явтушок спрятал их в нагрудный карман. Ощутил их тиканье. Пошел к выходу.
— А винтовку? — Забыл. — Он взял винтовку и даже теперь не заметил, что она учебная, просверленная,
Когда Явтушок выходил из Глинска, была глубокая ночь. Детей с мельницы, и правда, вывела охрана, самого маленького вынес на руках и посадил на телегу сам Манжус. Ребенок был сонный, посидел с минутку и уснул на соломе. Потом проворно, без единого слова залезли на полок те, что чуть побольше, они ловко карабкались по спицам, держась за обода. Их набилась полная телега, и Савке пришлось перебираться на передок. Подростки ждали, пока усядутся младшие, и, видя, что им места не осталось, покорно двинулись гурьбой за подводой. Все это происходило в какой-нибудь сотне метров от гебитскомиссариата, может быть, даже чересчур открыто, и часовой у ворот, в каске и с автоматом, догадываясь, что делается, несколько раз недвусмысленно присвистнул. Мол, пора кончать с этим племенем. Манжус демонстративно запер мельницу, прощально махнул часовому у ворот гебитскомиссариата и сам двинулся за подводой. В нескольких комнатах гебитскомиссариата был свет, там, вероятно, ужинали, доносилась тихая музыка. Как узнал уже здесь, в Глинске, Явтушок, кухаркой у гебитса (в народе говорили просто «гебис») стала Варя Шатрова. Месмер был в восторге от ее глинских блюд, а возможно, и от нее самой. «Ах, курва! Ах, курва!» — плевался Явтушок, как будто ее предательство было больше, чем его. Он сразу зарядил винтовку и почувствовал себя снова отважным бойцом. Манжус давал ему последние наставления, в которых было больше отчаяния, боли, чем каких нибудь действительно разумных советов. По всему этому Явтушок смекнул, что для Манжуса главное спровадить детей из Глинска, избавиться от них, а уж как сложится их дальнейшая судьба — этого он не знал и не мог знать. «За мальчиков я спокоен, они пойдут в пастушки, в ездовые, приживутся в Вавилоне, а вот с девчонками будет труднее. Девочек надо распихать по надежным людям. А самую маленькую, ту, что уснула, возьмите к себе. Она больная, пропадет у чужих людей. У нее мать там, совсем молоденькая, такая красавица, такая красавица, они из Райгородка. Возьмете — не пожалеете. Славная вырастет девка, зятька еще хорошего получите, Голый…» — шептал Манжус на ухо, чтобы его не слышали охранники. «О хо хо хо!» — вздохнул Явтушок.