«Ай лемки! Ай молодцы, что приехали в великий Вавилон!»— горячо приветствовал их Лукьян с крыльца, явно ободренный тем, что они прибыли не с пустыми руками, а привезли бочку пива на возу («Это для высоких гостей», — подумал он), тогда как другие свекловоды прибывают без всего, возлагая все надежды на Вавилон, чьи «изделия» еще бог знает как оценит Глинск, не говоря уже о гостях из столицы.
Агроном Журба, которого тут знали как великого спеца по свекле, извинился не за то, что лемков приехало так много, а за то, что их председатель Аристарх Липский заболел и не смог прибыть, но рад будет видеть их всех (Журба широким жестом показал на понурившийся вавилонский актив на крыльце) в Зеленых Млынах, на балу, который состоится в следующее воскресенье, а к тому времени верно уж и подмерзнет. Савка, представив, как на тот бал к лемкам двинет пол Вавилона, расхохотался, так что Лукьян вынужден был извиниться за него перед лемками, которые могли как-нибудь не так истолковать этот смех. «Это наш исполнитель, он от роду весельчак…» Савка принарядился, он был в новых штанах, в новом картузе и в рубашке из пурпура, выделанного в Прицком, только вот сапоги… Савка чинил их, как только рвались, а теперь застеснялся перед лемками их вида и спрятался за актив.
«Чубарь уже здесь?» — поинтересовался Журба, которому было поручено войти в прямой контакт с товарищем Чубарем и пригласить его на бал в Зеленые Млыны.
«Ждем…» — Лукьян метнул на Савку предостерегающий взгляд.
Затем прибывших приветствовал Фабиан с козленком, и гости, сойдя с телег, пошли за ними на красный песок.
Приехал Клим Синица, а с ним несколько бричек из Журбова, из Шаргорода и откуда то еще. У Клима в бричке — Соснин, заворг райкома Яша Тимченко и какой то новенький, как потом выяснилось, штатный пропагандист райкома Головей, недавно приехавший из Одессы. Все промерзли, потому что долго торчали на дороге в ожидании правительственных машин, так что теперь просили прощения за свое опоздание и за высоких гостей, которые, верно, так и не прибудут. Бездорожье.
«Детей, детей не пускайте!» — послышалось, едва отворились бальные врата.
А из овина такое устроили! Прямо рай! Гости будут чувствовать себя здесь, как во дворце. Музыканты на помосте играли туш каждому счастливцу, едва тот просовывал в овин голову, столы прогибались от жарких, ряженки, кукурузных початков, моченых арбузов, всего того, чему надлежит быть на столах, а над столами с высоких балок свисали на веревках жареные поросята, запеченные молоденькие барашки, пудовые индюшки, подвешенные за ноги, — и все это еще теплое, только вынутое из печей, и так пахло, что нам, детям, просто спасу не было, и мы дрались за каждую щелочку в досках овина, чтобы хоть увидеть это чудо вавилонское, раз уж нет надежды «вкусить» его.
Вот только у музыкантов все что-то не ладилось. Сведенные на одном помосте представители разных «школ», они долгонько не могли сыграться, пока не взялся за них лемковский скрипач Сильвестр Макивка (уже одно имя чего стоит!) и не повел их за собой. Вскоре деревянный овин содрогался от аккордов, а иллюминация — особенно синие лампочки (их красили, как красят яйца на пасху) — и врямь придавала и крыше, и столам, и лицам оттенок чего то столь небудничного и таинственного, что я едва узнавал даже своих родичей Валахов.
Мы мерзли и допоздна глотали слюнки за стенами овина, а потом вспомнили и о нас, уж не знаю кто. Савка Чибис ходил с огромным ножом и оттяпывал для нас бока у барашков, как выяснилось, пятимесячных (Фабиан сказал, что именно таких, пятимесячных, подавали в Византии на трапезах порфироносных императоров), их мясо само таяло во рту.
Вот чем наш Вавилон был уже тогда, когда еще не имел дворца и первый свекольный бал устроил в громадном овине Матвия Гусака. А чтобы мы чувствовали себя здесь такими же людьми, как те, для кого все это устраивалось, Мальва велела нам снять картузы и отцовские шапки, Сильвестр (в Вавилоне и имени то такого нет!) сам заиграл для нас что-то беззаботное, веселое, можно сказать, даже смешное, хотя, по правде говоря, нам за этими столами было не до музыки — какая там музыка, когда тебя каждую минуту могут выдворить с этого славного бала так же любезно, как и пригласили на него. Выдворили же козленка Фабиана, и я подумал, что с его отцом, козлом Фабианом, так непочтительно не посмели бы обойтись.