— Стоит! — радовался наблюдатель, обнаружив на месте собственную хату.
Узнав, что у них на постое старшина из комендантской роты, усатый и представительный кавалерист, Явтушок затревожился, заметно упал духом — он еще с маневров знал необоримую тягу Приси к военным и уже на третий или четвертый день стал напоминать о себе письмами с фронта, в которых намекал, между прочим, и на старшину («Что там за усач у нас в хате?»). Он заклинал Присю хранить честь дома и не разменивать собственную совесть на старшинские лычки, может же статься, что он, Явтушок, вернется с этой войны генералом (так и писал), ведь он уже трижды ходил в атаку и. у него царапина на голени, а на днях он познакомился с самим командующим. Каждое письмо (а всего их было три) он заканчивал одинаково: «С фронтовым приветом! До гроба твой Явтушок», И, разумеется, адрес: «Абиссинские бугры». Письма приносил всякий раз один и тот же посыльный, Яремко, вручал их старшине, а уж тот читал вслух Присе при коптилке, с завешенными окнами. Сам Яремко не задерживался ни на минуту, брал в корзинку молоко, хлеб и несся на передовую — пароль меняли каждые два часа, а без пароля ему не то что на Абиссинские бугры не пробраться, даже из Вавилона не выбраться. Однажды Яремко в спешке забыл винтовку в углу, возле ухватов. Утром Прися увидела ее, спросила старшину, который как раз брился перед зеркальцем, вмазанным в стену возле окна:
— Ксан Ксаныч, это ваша?
Тот осмотрел винтовку, проверил затвор — винтовка была нечищена.
— Ваш забыл. А за это трибунал, мамочка. Прися так и опустилась на колени у печи. В Прицком заговорили гаубицы, Вавилон трясло, как в лихорадке, — снаряды выли, словно псы на пожар, а старшине хоть бы что, он добривался и лишнего волоска не срезал со своих пышных усов. Прися во время канонады забивалась со страху в угол, обкладывалась горой подушек, а Ксан Ксаныч только улыбался, глядя на это в зеркальце… Весь день ждали танковой атаки, приготовили связки гранат, бутылки с горючим, «сорокапятки» выдвинули вперед, чтобы при появлении танков бить по ним прямой наводкой. Танк — зверь не страшный, поучал сыновей Явтушок. Главное, не лезть под гусеницы и не переть грудью на пушку. Лежи себе в окопе п жди, пока танк не покажет хвост. А тогда вставай и бутылку ему прямо на спинку. А еще лучше — в бочок, мать его за ногу, под гусеницы. Он так поучал их, словно всю жизнь только» делал, что подбивал немецкие танки. А ведь подумать — сыновья и в самом деле никогда не видали своего отца таким героем, каким он предстал им нынче, в особенности после того, как фашиста убил. В воздухе пахло паленым хлебом, по пепелищу метались черные вихри, разгоняя золу, а где то перед самым обедом началась психическая атака фашистов на Дени кинский ров. Шли с музыкой, с черным крестом на знамени, потом цепями побежали автоматчики, поливая наших шквальным огнем. Кто послабей духом, не выдержали, один за другим выскакивали из рва, и давай бог ноги. Тогда Шеренговый вышел из своего КП и повел полк в контратаку на автоматчиков. Их выгнали на сожженное поле вместе с оркестром и знаменем. Завязалась рукопашная. Явтушок собственноручно заколол фашиста, у которого как раз кончились патроны в автомате. Явтушок наметил его себе с самого начала, как только перебрался через ров. У наших не было касок, и они поснимали их с убитых врагов. Теперь в окопе Голых поблескивало семь касок. Немцы выслали своих санитаров с носилками, подобрать раненых и убитых, Шеренговый приказал им не мешать. Когда положили на носилки немца, заколотого Явтушком, победитель невольно покосился на штык своей винтовки. «Я их в четырнадцатом переколол больше тысячи», — сказал он сыновьям. Яремко улыбнулся: дескать, врите, батя, — и пошел с ведерком к кухне за кашей. На время обеда война прерывалась, в этом немцы были пунктуальны. После обеда Явтушок заснул, разбудили его «сорока пятки». Шли танки с пехотою. «Сорокапятки» палили по ним, но все мимо. «Амба нам», — сказал Явтушок. Но когда танки перешли определенный рубеж и, готовые уже броситься в атаку, набирали скорость, все три наши батареи ударили по передним машинам, и три из них вспыхнули, как свечки. Потом остановилось еще несколько танков, и колонна попыталась повернуть назад. Из под Прникого открыли огонь полевые орудия, но снаряды, не достигая цели, рвались то левее, то правее наступающих. Явтушок крыл артиллеристов, не прощая им такого расточительства. Перед закатом он примостился на ящике и написал Присе письмо с фронта, не зная, что это будет его последнее письмо…