Живое изображение нереиды опускалось по неровной поверхности изваяния. Движения ее были легки и идеально грациозны. Она была не больше обыкновенной живой женщины, хотя изящество ее сложения налагало на нее печать той исключительной красоты, которая испугала меня в статуе. На этот раз я, впрочем, не чувствовал испуга, и мое волнение дошло до экстаза. Я протянул к ней руку, чтобы схватить ее, так как мне показалось, что она хочет подойти ко мне, спускаясь по скале в пять или шесть футов вышиною.
Но я ошибся; она остановилась на краю скалы и сделала мне знак удалиться.
Я невольно повиновался ей и увидел, как она села на мраморного дельфина, который стал испускать настоящее рычание. Тотчас все гидравлические звуки усилились до бурного рева и образовали вокруг нее поистине дьявольский концерт.
Мои нервы дошли до страшного напряжения, как вдруг засиял неизвестно откуда серо-зеленый свет, казавшийся мне более ярким лунным светом; при этом свете я разглядел черты живой нереиды, столь похожие на черты статуи, что мне пришлось еще раз взглянуть на нее, чтобы убедиться, что не она сошла со своего каменного пьедестала.
Тогда, не стараясь уже что-либо объяснить, не желая что-либо понимать, я остановился в немом восторге перед сверхъестественной красотой видения. Впечатление, которое оно произвело на меня, было столь сильным, что мне не пришло даже в голову подойти к нему, чтобы увериться в его невещественности, как я сделал это с видением в моей комнате.
Вероятно, меня удержала от этого боязнь, что мое дерзкое любопытство спугнет видение. Впрочем, тогда я не отдавал себе в этом полного отчета.
Я жадно смотрел на видение. Это была прекрасная нереида, но с живыми ясными глазами; очаровательно нежные руки ее были обнажены и казались полупрозрачными; движения были трепетны и порывисты, как у ребенка. Этой дочери неба, казалось, было не более пятнадцати лет. Очертания ее тела обнаруживали чистоту юности, лицо же ее светилось прелестью женщины с развитой уже душой.
Ее странный наряд был таким же, как у нереиды. На ней было надето широкое платье или туника, сделанная из какой-то волшебной ткани, мягкие складки которой казались мокрыми; на голове у нее была искусно вычеканенная диадема, и нитки жемчуга обвивали косы красивой прически с тем сочетанием особой роскоши и счастливой фантазии, которыми отличается эпоха Возрождения; контраст между простым платьем, богатство которого выражалось лишь в свободно лежащих складках, и утонченной изысканностью драгоценностей и прихотливостью прически был прелестен, хотя и несколько странен.
Я готов был смотреть на нее целую жизнь, не пытаясь завести разговор. Я не заметил даже внезапно наступившей после музыки фонтанов тишины. Я не знаю, смотрел ли я на нее мгновение или час. Мне даже стало казаться, что я ее всегда видел, всегда знал; быть может, в одну секунду я пережил сто лет.
Она обратилась ко мне первая. Я услышал ее голос и не сразу понял ее речь, поскольку серебристый тембр ее голоса был так же сверхъестествен, как и ее красота, и дополнял очарование.
Я слушал ее, как музыку, не ища в ее словах определенного смысла.
Наконец, я сделал над собой усилие и превозмог свое опьянение. Не знаю, что я ей ответил, только она продолжила:
— В каком образе ты меня видишь?
Тут только я заметил, что она обращалась ко мне на «ты».
Я почувствовал потребность отвечать ей также на «ты», поскольку, если она говорила со мной, как царица, то я обращался к ней, как к божеству.
— Я тебя вижу, — ответил я, — как существо, которое нельзя сравнить ни с чем земным.
Мне показалось, что она покраснела, так как мои глаза уже привыкли к тому зеленому цвету морской воды, которым она была озарена. Я увидел ее белою, как лилии, с ярким румянцем на щеках. Она печально улыбалась, что еще больше усиливало ее красоту.
— Что же ты находишь во мне необычайного? — сказала она мне.
— Красоту, — отвечал я коротко.
Я был слишком взволнован, чтобы добавить еще что-нибудь.
— Мою красоту, — ответило видение, — создаешь ты сам, так как она не существует сама по себе в доступной чувствам форме. От меня здесь осталась только моя мысль. Говори со мной поэтому, как с духом, а не как с женщиной. О чем хотел ты побеседовать со мной?
— Увы, я позабыл.
— Отчего же ты позабыл?
— От твоего присутствия.
— Постарайся припомнить.
— Нет, я не хочу вспоминать.
— Тогда прощай!
— Нет, нет, — вскричал я, приближаясь к ней для того, чтобы удержать ее, но тотчас остановился в ужасе, так как свет внезапно побледнел и видение, казалось, готово было исчезнуть. — Во имя неба, останьтесь! — вскричал я, содрогнувшись. — Я покоряюсь вам, моя любовь чиста.