— Когда хороший человек падает — это слышно повсюду, — объяснил Исаак.
— Успокойтесь, — сказала бабушка, — они никуда от него не уедут. Я мог вас заверить. Такая семья!! С любимыми не расстаются…
Вскоре Левины получили второе письмо. Новый папа сообщал о себе кое-какие подробности: оказывается, ему принадлежали шикарные отели: в Вене — «Интерконтиненталь», а в Лондоне — «Кларидж». К тому же новый папа был «фоном» — его звали фон Шнеерсон. У фона было несколько конюшен со скаковыми лошадьми. К письму были приложены фото: «фон» верхом на лошадях, «фон» в бассейне, «фон» с Крайским.
— С чего бы это вдруг «фон»? — пожала плечами Сима. — Странный какой-то еврей.
— Какой он еврей? Он — шлеймазл! Шлеймазл на лошади! — сказала бабушка. — Пузатенький, лысенький — разве его можно сравнить с нашим Викой!
— На лошади он хотя бы одет, — хихикнул Исаак, — вы всмотритесь в фото, где он потягивает коктейль около своего бассейна! Да за такого ни одна аникейве…
— Не смейте касаться моей внучки! — приказал Иосиф.
— Вы сошли с ума, — сказал Исаак, — причем тут ваша внучка?!
— Идн, ша, — сказала Хая-Рейзел, — они никуда не уедут. Они не бросят Вику. Попомните мои слова…
Но пророчества евреев как-то плохо стали сбываться.
В начале августа Лида и Бома улетели…
Несколько дней скамейки пустовали. Старые евреи болели. Бабушка лежала на кушетке, лицом к стене, и даже не подавала мне по утрам молока. У Хаи-Рейзел случился нервный приступ. Исаак собрался лететь за паршивцами вдогонку, и там, в Вене, сказать им все, что о них думает. Но ему не дали визы.
Потому евреи единогласно решили вычеркнуть их из своей памяти.
— Это не евреи, — сказали они, — евреи так не поступают!
И вычеркнули.
Все свое внимание они сосредоточили на Вике. Было решено взять его под опеку.
— Он не должен оставаться один, — сказал Иосиф, — одиночество — это цорес! Вы меня понимаете?
Тут же были распределены обязанности: завтраки — у Хаи-Рейзел:
— Вы не знаете, он любит компот из рибарбара?
— Главное — компания, Хая-Рейзел, а не рибарбар.
Полдники — с Иосифом:
— Кефир и пару веселых майс, пойдет?
Обеды — у Симы:
— Я на диете. Он будет есть суп без соли?
— Будет, будет, только окружите его теплом.
И ужины — у моей бабушки:
— Ах, я знаю, что сделаю — налистники с черникой!
Хая-Рейзел пекла для него блинчики с творогом.
— Это базарный, Вика, — подчеркивала она, — его сделали фактически при мне. В вашем возрасте нельзя есть все время мясо. Мясо и мясо. Мясо повышает…
— Что? — безучастно спрашивал Вика.
— Я знаю? Все! Холестерин, белок, желток. А если б они не уехали, вы бы его ели и ели. И кто знает, чем бы все это кончилось…
— Не скажите, Хая-Рейзел, — возражал Вика, — там у Бомы настоящий отец! А настоящий отец — это вам не шпикачки!
— Настоящий папа! — вздыхала потом Хая-Рейзел. — Я бы посмотрела, как бы их к нему потянуло, если б он жил не в Вене, а в Крыжополе.
Иосиф засыпал Вику анекдотами.
— «Хаим, одолжи десятку!» — «У кого?!» — и первый ржал. Поймите, Вика, — говорил он, — если кувшин падает на камень — цорес кувшину. Если камень падает на кувшин — цорес кувшину. Человек не должен быть кувшином!
— Я не кувшин, — успокаивал Вика, — я чайник!..
Он перестал ходить на концерты, только на Бетховена.
— У него была трагическая судьба, мальчик, — как-то сказал он мне.
Я видел его однажды, в десятом ряду на пятой симфонии. На глазах его были слезы.
Бабушка устраивала Вике музыкальные вечера.
— Зная вашу любовь к музыке, — говорила она и ставила на старый патефон еврейские пластинки.
— Брент, май штетеле, брент, — шипела заигранная пластинка.
Вика молча жевал картофельные латкес.
— Вика, — говорила бабушка, — вы же мудрый человек, вы же ребе. А ребе тот, кто принимает все вещи всерьез, но ни от чего не унывает.
— Я ребе, Рася, — соглашался Вика, — я рад! Если хорошо Лидочке и Боме — хорошо и мне. Если они гуляют по Дунаю — по Дунаю гуляю и я. Если они там едят какую-то папайю — ее ем и я, хотя никогда ее не пробовал.
Вскоре Вика перестал посещать евреев.
— Он закрылся дома и слушает Бетховена, — сообщал Исаак. — Сколько можно слушать Бетховена?!
Он бледнел, худел и ходил небритый, чего никогда с ним не случалось. У него появились мешки под глазами, походка стала неуверенной.
— Его надо срочно показать доктору Черфасу, — говорили евреи. Они опасались за его жизнь.
Потом Вика исчез…