— На кой? — равнодушно спросил Степан Кривенцев, — все равно выбьют.
Толька разбежался еще раз. В это время с другой стороны хаты, из распахнувшегося окна вылетел овчинный тулуп, вслед за ним сиганул щупленький мужичонка.
Толька оставил попытки выбить дверь, как только понял, что его провели. Он выхватил дрын из шаткого плетня и помчался за мужичонкой. Обособлено стоящие мужики созерцали потеху с усмешками. Бабы осуждающе качали головами: кобели, вы, кобели!
— Эх, Иван! До седых мудей дожил, а все по бабам! — громко возмущалась Верка Корнеева.
— Не говори! — поддержала ее Нинка Чернышова, — Анна всю жизнь терпит такую свистопляску. Внуки уже есть, а он все туда же! — она горестно покачала головой. В суматохе никто не заметил подошедшую Анну, жену блудливого Ивана. Она давно знала о похождениях мужа и прямиком направилась к дверям Фроськиного дома.
— Отвори! Шалава гулящая! — застучала она кулаком в дверь.
Дверь резко открылась. Анна едва не упала через порог. Фроська сразу пошла в наступление. Руками она ухватила Анну за платок и втащила в сени. Оттуда послышались вопли обеих женщин. Неизвестно, в чью пользу окончилась бы потасовка, если бы не вмешались сочувствующие бабы. На помощь Анне кинулась Любка Орлова. Вместе они выволокли упирающуюся Фроську. Анна, повалила ее в снег и упав рядом колотила ненавистную соперницу здоровенным кулаком. Разъяренная Любка ухватила Фроську за валенок, но та что есть мочи брыкнула ногой, и Любка повалилась рядом. Бабы таскали друг дружку за волосы, не разбирая, рвали одежду. Верка кинулась разнимать. Нинка Чернышова бегала вокруг баб и кричала: «Шалава ты, гулящая! Что ж ты без разбору со всеми?»
— Так они просють! — вопила Фроська, отбиваясь от баб.
— А-а-х, про-о-сють!.. — хором заголосили бабы.
Даша, став невольной свидетельницей, с недоумением созерцала происходящее. Наконец, решившись, она бросилась в кучу, крича: «Тетка Люба! Теть Вера! Вы же убьете ее!»
Наблюдавшие мужики тут же оттеснили ее: «Не вмешивайся, девка! Дай до конца досмотреть представлению! Чай не впервой!»
И правда, бабий гнев поостыл, и помолотив друг дружку еще немного уже без прежнего пыла, они, уставшие и довольные, поднимались со снега. Оценив ущерб, начали приводить себя в порядок.
— Прям — теянтер! — Верка заправляла под платок выбившиеся волосы, — в город ездить не надо.
— Ладно, бабы! Айда по домам! — скомандовала Любка. Она плюнула в сторону Фроськи и первая покинула поле боя. Даша, успокоившись и решив, что для Фроськи опасность миновала, направилась в лавку.
Алексей скучал за прилавком, перекидывая костяшки на счетах. Но, увидев вошедшую Дашу, вскочил с табуретки и кинулся ей навстречу:
— Дарья Михайловна, — он учтиво подставил Даше руку, — наконец-то заглянули к нам, думал уж: не дождусь! Что же вы так долго не заходили?
— А то не знаете, Алексей Наумыч, — Даша, все еще возбужденная, в тон ему разыгрывала из себя знатную купчиху. — Метель дороги перемела, не выбраться было с хутора. Вы мне соли, да сахара фунт отвесьте, пряников, да леденцов не забудьте. А самое главное — спичек, — вспомнила Даша.
Алексей бросился исполнять ее просьбу. Он, чуть ли не бегом, сновал между полками, не сводя глаз с Даши. Наконец, сумка была наполнена. Появившийся Наум, хозяин лавки, оттер сына в сторону: сам рассчитаю. Он перекидывал костяшки на счетах, не доверяя сыну деньги. Тот, надувшись, стоял рядом. Наум назвал сумму, и Даша протянула зажатые в кулачке деньги.
— Ты газеты передай деду, — Наум подал ей сверток, перевязанный бечевкой, — пусть просвящается.
Даша взяла тяжелую сумку и направилась к двери.
— Эх, расцвела девка, — ухмыльнулся ей вслед Наум, — кому-то достанется такой первоцвет?
Стоявший за спиной отца Алексей тоже не сводил глаз с Даши, и кривая улыбка ломала его губы: уж он то не упустит своего. Во внешности девушки и правда произошли изменения: походка стала плавной, а глаза светились тайной, придавая ее лицу еще больше красоты. Даша вдруг как-то враз повзрослела. Выйдя из лавки, она направилась на край деревни. Девушка знала, что Маришка теперь ждет ее с нетерпением. Ей тоже хотелось поделиться своим секретом. Маришка должна знать, ведь она как родная для Даши. Подружка, как всегда, в хате была одна. Она вся подалась в своем ящике навстречу Даше. Та вынимала из своей сумки розовые пряники, в лохматых обертках конфеты и сыпала их в Маришкины костлявые растопыренные пальцы. Маришка весело смеялась, радуясь неожиданным подаркам. Удовлетворенная, она уложила их около себя, и вопросительно посмотрела на Дашу. Даша сняла шубку и присела на табуретку рядом с ящиком:
— Смотри, как я придумала, правда похожи на лазоревики? — она показывала связанные кружева, — А вот эти, как снежинки, правда? — Марина радостно кивала головой. Она подняла большой палец, что означало высшую степень одобрения. Но радостный вид Даши насторожил ее. Выражение лица поменялось, в глазах опять читался вопрос.
Даша понимала каждый Маринкин взгляд. Она улыбнулась: сейчас расскажу! Многозначительно помолчав, решилась.
— Я влюбилась! — объявила она.
Маришка испуганно вздрогнула. Теперь глаза излучали беспокойное сомнение: как такое возможно? Кто он? Не бросит ли Даша ее, Маринку?
— Он очень хороший, — радовалась Даша и добавила шепотом, — мы вчера целовались.
Маришка тревожно смотрела на подружку. Слезы стояли в ее глазах. Она больше не хотела разговаривать. Даша успокаивала ее: я к тебе всегда приходить буду, Мариша, я вас обоих так люблю! Так люблю! Но Маришка была безутешна. Слезы так и катились из ее запавших глаз. Она отвернулась от Даши. Несмотря на уговоры и обещания, так и не захотела попрощаться. Расстроенная Даша покинула избу подруги. Тяжелая сумка оттягивала вниз руку всю обратную дорогу. Да и на дороге все чаще попадались неприметные кочки. На околице деревни Даше попался навстречу местный дурачок, Миша Кислянский. Никто не помнил его фамилии. Прозвище получил он по названию деревни. Как всегда, одет он был в замызганную казачью форму. На голове красовалась неизменная фуражка, которую он не снимал ни зимой, ни летом. Все деревенские дети побаивались дурочка, хоть и был он всегда спокойный, с неизменной улыбочкой на глупом лице. Но стоило ребятишкам подразнить его: «Миша-дурачок, Миша-дурачок», как хватал он все, что попадало под руки, и без разбору швырял в ребятишек. Даша, помня его еще с незапамятных времен своего босоногого детства, тоже побаивалась и при случае обходила стороной. А тут Миша шагал, не уступая дороги. Даша посторонилась, пропуская его. Но Миша не собирался проходить мимо. Он остановился и вполне осмысленным взглядом окинул Дашу.
— А ты, девка, хоть и красивая, да счастья тебе кроха отпущена. — и пошел дальше, не оглядываясь. Словно приговор вынес. Даша смотрела на него и не могла понять: откуда он взял, сколько счастья на ее долю полагается? До сих пор жилось вполне счастливо. А уж теперь, когда у нее есть Егор!..
— Да что с него возьмешь, дурачок же, — беззаботно решила девушка и продолжила неблизкий путь.
К дому она подходила, когда солнце уже опускалось, последними скупыми лучами осеняя белую степь. Вечеряли молча. Отпрашиваться в деревню сегодня было напрасно. Мать молчала, и раздражать ее братья не решались. Прибрав со стола, женщины уселись за прялки, поближе к лампе. Дед Василий, важно усевшись за стол, зашелестел принесенными газетами.
— Дед, ты бы рассказал чего там прописано? — снова донимал его младший внук.
— Взял бы, да почитал, в школе, чай, грамоте учат, — отозвался дед.
— Рассказали бы, папаша, — попросила и Катерина. Дед, помолчав и прочитав еще несколько строк, откликнулся:
— Пишут вот: за границу хлебушка нашего стали закупать больше.
— К чему бы? — удивилась Катерина.
— К войне, не иначе, — тут же встряла бабка Авдотья.
— Анчибел тебя забери, Авдотья!!! — в сердцах воскликнул дед, — что ты все пророчишь? Давно войны ли не было? Землицы у них мало, вот и покупают наш хлебушек, — успокоил он внуков. — Еще вон про социалистов пишут. В нашем уезде арестовали несколько человек. Теперь судить будут. На каторгу сошлют, факт.