— Молодая ты еще, вот влюбишься, узнаешь, что это такое. Дай-то Бог, чтобы он по сердцу пришелся отцу с матерью, да побогаче: не отдадут тебя за бедного-то, — подытожила, вздохнув, бабка. О том, что Егорова семья не слишком богата, Даша знала. Но и то, что отец не выдаст замуж против ее воли, она была уверена.
Вымытой гурьбой нагрянули из баньки братья. По обыкновению, они толкались, раздеваясь у порога. Мать, строго взглянув на них, приказала: за стол, вас только ждем. Ужинали вареной картошкой, обмакивая в постное масло. Дед бросал в рот мелкие черные сухарики, заранее насушенные супругой и запивал холодной водой. Пост он соблюдал строгий, особенно в последнюю неделю.
Егор спешил опять на хутор, проторенная тропка казалась бесконечной. Так хотелось снова стоять с Дашей, вдыхать запах ее волос, слушать ее ласковый голос. Ему самому, на людях немногословному, хотелось рассказать Даше о том, что каждую ночь она приходит к нему во сне. Каждую ночь он целует ее, расплетает ее золотистые косы, и вместе они путаются в длинных волосах, и не могут их распутать, чтобы снова заплести в косы. В том, что сон этот хороший, Егор не сомневался. Он никогда не видел конца, но затмившая разум любовь додумывала конец. И всегда он был красивым. Егор знал, что рано или поздно он будет расплетать Дашины косы, будет зарываться в их густые пряди, каждую ночь будет пьянеть от запаха чабреца. Он знал, что будет любить ее вечно, на руках будет носить, пальцем никогда не тронет. В деревне мужики, будучи в подпитии, учили своих жен с помощью кулаков. А как же иначе, чтобы боялись, мужей почитали. Должон в доме порядок быть. Бабу не побей, так она нос задерет. Но как можно поднять руку на Дашу? Егор не мог даже вообразить, что сможет когда-нибудь повысить на нее голос. Он был уверен, что и Дашины родители никогда не поднимали на нее руку. — «Она ведь такая маленькая, беззащитная», — думал Егор, отмеряя валенками неблизкие версты до хутора. Даша уже ждала его у дороги.
— Совсем замерзла, — Егор нежно обнял ее, привлекая к себе.
— Немножко.
— Грейся! — он распахнул полушубок.
— Ты сам замерз, — испугалась Даша, — вон руки ледяные. Давай сюда!
Она взяла его ладонь и засунула к себе за пазуху. Егор нашел ее губы, и обоим было уже жарко. Жарко полыхали ее щеки, горячими были его губы.
— Ты — такая сладкая, — чувства переполняли душу, и Егору хотелось поделиться ими с любимой.
Даша млела от его близости, от его слов, которых ей никогда и никто не говорил, от его ласковых губ, пробирающихся нежными прикосновениями по ее шее. В ответ она крепче прижималась к нему. Рука Егора непроизвольно скользнула по ткани кофточки. У Даши чаще застучало в груди. Егор ладонью нащупал маленький тугой бугорок. Он обхватил его и тихонько сжал. Огонь пробежал по телу Даши, ей хотелось, чтобы Егор не вынимал своей руки: пусть бы вот так, ласково гладил, сжимал. Она впервые позволяла себе и ему такие вольности. Щеки ее горели от стыда.
— Не надо, Егор, — прошептала Даша, сжимая кисть его руки.
Он жарко дышал ей в ухо
. — Они у тебя, как зеленые яблочки, — прошептал он.
— Почему? — вскинулась Даша.
— Такие же недозрелые, — засмеялся Егор. Но убирать руку от маленькой, тугой груди не спешил. Все попытки девушки вытащить его руку успехом не увенчались.
— Ты не бойся, Даш, — Егор убрал, наконец, свою руку и серьезно глядел в ее глаза. — Я не могу обидеть тебя. Ведь мы успеем еще, правда? Вот поженимся, и тогда все у нас будет. Мне бы немного денег на свадьбу накопить. Думаю, родичи наши не будут против? — он тревожно заглянул в Дашины глаза. Она улыбнулась:
— Отец отдаст меня, за кого захочу. Да и бабушка вступится, — она вспомнила бабушкин рассказ. Даша плохо представляла себе, о чем говорил Егор, что у них еще будет? Неужели может быть еще лучше, ведь от его поцелуев и так кружится голова, горит все тело. Но она верила ему. Конечно, в их жизни будет еще много неизведанного и познают они это вместе. Зеленые ее глаза сияли от познания счастья, от поцелуев припухли губы, но он был рядом, разве может быть лучшее счастье?
Глава 6
Напрасно каждый вечер Парашка утаптывала снег возле калитки у дома Августины, дожидаясь прихода Егора. Она самой последней приходила на посиделки и нетерпеливо ерзала по лавке, постоянно оглядываясь на дверь. Напрасно днем искала предлог сходить в лавку или к подружке, она ни разу не встретила того, с кем так настойчиво искала встречи. Егор, словно чувствуя ее присутствие, ни разу не появился в тех местах, где была она. Вроде и не такая уж большая деревня, иного и не хочется видеть, а встречаешь на пути. Вон Никита проходу не дает: на посиделках, на улице, вечно поджидает ее. Увязался тоже. Таких парней Парашка и не замечала. Босяки. Понятное дело: на мельницу зарятся, да на отцовскую кубышку. Знала она, что отец, потихоньку, зарывает золотые червонцы под раскидистым тополем, во дворе. Бедность им не грозит — мельница, дом, скотина, землицы тоже немало. Уж за такое приданое можно заполучить жениха, которого душа пожелает. А желала Парашкина душа не принца заморского, не какого-нибудь купца-молодца, ежели скажи кому, так и не поверят… Желала она парня пригожего, что в сердце запал с первого взгляда. В деревне, в отличие от хуторских, не все жили зажиточно. Хуторским завидовали: как это смогли люди выбраться из нужды, да живут теперь припеваючи. А тут до нового урожая не всегда дотянешь, приходится богатым кланяться. Потом долги отрабатывай, гни на них спину. Не один раз отец Егора приходил на поклон к Евсею-мельнику. Потом сын отрабатывал на мельнице. Там и приметила Парашка парня. Давно то было, а поди ж ты, помнила его, да с тех пор тайно сохла по нему. Егор не поглядел в ее сторону ни разу, но она о том не печалилась. Знала, чем можно взять парня! Со временем, глядишь, и полюбит. В деревне поговаривали, что мать ее отца не любит, но живут уж сколько лет вместе. Вот так и Егор привыкнет. От такого богатства кто же в здравом уме откажется? Надо только с отцом поговорить. Не дождавшись Егора, Парашка отправилась домой. Она злилась на Дашу, проклинала всю ее семью: совсем тетка Катерина не смотрят за своей дочкой. «Стоит, небось, милуется, а мать и не видит», — злилась Парашка. — «И собаки его не покусали, ты посмотри», — накручивала она себя. Войдя в переднюю, отшвырнула попавшую под ноги кошку. Мать и отец сидели за поздним чаем. Евсей Григорьевич чинно щипчиками колол сахар. На столе исходил паром самовар.
— Садись дочь, самовар только поспел, — Евсей оторвался от своего занятия и смотрел на сердитую дочь. Паранька сорвала с себя платок и шубейку, в сердцах швырнула на сундук и подошла к столу, но садиться не спешила.
— Ты вот что, отец! — она напряженно возвышалась над ним, — вот что хошь, то и делай, а я замуж хочу! — она стукнула по столу кулачком. Евсея выходка дочери не испугала, чай не впервой. Привык, да и выполнял их беспрекословно. Но сейчас он был озабочен. Что-то в поведении дочери насторожило его. Никогда он не видел такого взгляда. Евсей принужденно засмеялся:
— Видно созрела ты, девка. Ну, так ежели приглянулся кто, мы супротив не будем, — он вопросительно глянул на жену. Агафья согласно кивнула.
— Пусть сватов шлют, у нас все припасено, вон — полные сундуки приданого.
— За кого я хочу, сватов не зашлет. Он и не знает, что должен на мне жениться, — Парашка, вся розовая от кипевшей злости, кусала губы. Озадаченные родители переглянулись.
— Эт хто такой? — первым не выдержал отец.
— Вы его знаете, — захлебнулась словами Парашка, боясь, что остановят ее, или посмеются над сокровенным желанием, — Егор это, Родионов. Она замолчала, ожидая решения отца. Тот озадаченно чесал бородку и не спешил высказаться. Зато мать поспешила:
— Голодранец, не бывать такому. Откуда у них достаток? Досыта никогда не ели! Сестры его не замужем. Ты хочешь стирать на них, у печки стоять? Дома каши не сваришь никогда! А там будешь свиней кормить.