«Если посторонняя женщина проникла в пустую квартиру, — раздумывал между тем комиссар, — то не иначе как изучив основательно местоположение. Следовательно, она часто бывала в доме. Каким же образом ее никто не видел?»
Не желая теряться в бесплодных догадках, доктор Мартенс снова поехал на Грилльхоферштрассе.
Снова допросил он жильцов других квартир нижнего этажа, но ответ был тот же: никто ничего не знал.
Только горничная одной из квартир показала, что однажды вечером маленькая господская собачка, сидевшая на кухне, вдруг ни с того ни с сего залаяла. Ей самой послышался какой-то шорох.
Думая, что это нищий, она слегка приоткрыла дверь и увидела какую-то женщину, быстро сбежавшую по ступенькам. Лица ее она не запомнила, но ей бросились в глаза золотисто-рыжие волосы незнакомки.
После долгого допроса комиссару удалось наконец установить, что это произошло девятого января, то есть за три дня до убийства.
Дальнейшие расспросы ни к чему не привели, и доктор Мартенс пешком отправился домой.
На углу Шмальгоферштрассе стояло несколько экипажей. Не удастся ли тут узнать что-нибудь новое?
Действительно, один из кучеров помнил, что девятого января, часов в девять вечера, привозил сюда даму с золотисто-рыжими волосами. Она велела ему остановиться на Альзерштрассе номер 64 и щедро с ним расплатилась.
— Я подумал, — сказал кучер, — что она живет здесь. Но только что повернул я назад, чтобы ехать к своей стоянке, гляжу, а она садится к Францлю в коляску. Он, видите ли, мой земляк, и мы с ним вместе живем.
Доктор Мартенс отметил у себя в книжке номер извозчика.
Номер 64 по Альзенштрассе оказался, как он и предполагал, проходным и выходил другим фасадом на Шенбурггассе.
Там была извозчичья стоянка. Францль скоро был найден и допрошен. Он показал, что незнакомка наняла его на Панигльгассе, но, не доехав до места назначения, вышла из экипажа и рассчиталась с ним. Больше он ничего не знал.
Больше ничего не мог узнать и доктор Мартенс. Розыски привели его к Елизаветинскому мосту, дальше след терялся в водовороте большого города.
Всю последующую неделю доктор Мартенс работал, что называется, не покладая рук.
Розыски и допросы шли беспрерывно.
Следы пальцев на стекле были сфотографированы и увеличены. По заключении экспертов, они принадлежали правой женской руке, ногти которой имели острую продолговатую форму. Рука была маленькая и холеная.
Несмотря на все усилия доктора Мартенса, новыми данными следствие не обогатилось. По-прежнему твердо установленным было лишь то обстоятельство, что какая-то женщина, рыжеватая блондинка, принадлежащая, по-видимому, к состоятельному классу, была замечена около места, где совершено было преступление. О том, что она являлась убийцей, говорило лишь ее пребывание в комнате, из которой стреляли. Но было ли этого достаточно, чтобы обвинить ее в преступлении?
Если бы удалось, по крайней мере, напасть на след таинственного незнакомца в шубе и с моноклем! Но кельнерша с Зильбинггассе могла только сообщить, что шикарный гость трижды был в кофейной на неделе, предшествовавшей убийству, каждый раз поджидая свой зеленый автомобиль. Больше от нее ничего нельзя было добиться.
Поиски таинственного домино тоже ни к чему не привели.
Между тем произведено было вскрытие тела Адольфа Штребингера.
Полицейский врач установил, что смерть последовала от выстрела. Пуля пробила левый висок и, пройдя через мозг, вышла в правый.
Скромно и тихо похоронили убитого. Затем решено было еще раз осмотреть его незатейливый скарб.
Кроме носильного платья и белья, помеченного буквами «А. Ш.», на самом дне сундука был обнаружен запечатанный конверт. В нем нашли начатое письмо и распоряжения на случай смерти.
Это духовное завещание, весьма странное по содержанию, гласило:
«Если на этих днях со мной случится несчастье, имеющее последствием мою смерть, то прошу тех, кто найдет настоящую записку, продать мои вещи для возмещения расходов господину Мюллеру. Если вырученная сумма превзойдет мой долг, то оставшиеся деньги прошу передать в комитет для бедных, так как родных я не имею».
Записка была помечена шестым января, следовательно, написана она была день спустя после переезда Штребингера в семью Мюллера.
Не оставалось сомнения в том, что Штребингер на основании каких-то ему одному известных соображений предчувствовал свой печальный конец. Некоторое разъяснение внесло неоконченное письмо покойного неизвестному другу. Приводим его целиком: