Местные жители при поддержке некоторых добронравных молодых людей, приезжавших пообедать, управлялись с таким количеством горького пива, что летом за неделю опустошалось до двух дюжин десятилитровых бочонков этого напитка. Вино также распродавалось быстро, что бы ни говорили о его цене. Так как я всегда подавал на стол только свежее мясо, овощи и фрукты, ежедневно возникала проблема с транспортом. Все это, а также уход за цветами, хранение запасов соли, зубочисток, порошка для полировки металлических предметов доставляли массу хлопот. Так или иначе, мне приходилось почти каждый день на добрых два-три часа отлучаться из дома. Но это ничтожная нагрузка для человека, обремененного свеженькой второй женой, дочерью-подростком от первого брака и старым дряхлым отцом (не говоря уже о штате из девяти работников), с которыми так или иначе надо находить общий язык.
Прошлое лето, оно-то явно было рассчитано на куда более закаленного и многоопытного борца с невзгодами, чем я. Словно члены какой-то подпольной организации по борьбе с хозяевами гостиниц, мои постояльцы то пытались изнасиловать горничную, то требовали священника в три часа ночи, то желали заполучить комнату, чтобы фотографировать девиц, то испускали дух прямо в постели. Группа студентов-социологов из Кембриджа, которых пристыдили за то, что они во всю силу легких, как на митинге протеста, выкрикивали непристойности, вылила пиво на голову юного Дэвида Полмера, моего помошника-стажера, а затем организовала сидячую забастовку. Демонстрируя почти год посредственное, но удовлетворительное поведение, кухонный рабочий-испанец начал проявлять синдром «замочной скважины» в самой тяжелой форме, в основном (хотя и не только) у дверей женского туалета, чем привлек внимание полиции, и в конце концов был депортирован. Дважды загоралась духовка, один раз во время заседания южнохертфордширского отделения общества потребителей спиртных напитков и прочей пищи. Моя жена, казалось, впала в летаргию, дочь ушла в себя. Мой отец, которому шел восьмидесятый год, получил еще один удар, третий по счету, не очень серьезный, но отнюдь не способствующий здоровью. Я испытывал некоторое напряжение и выпивал бутылку шотландского виски в день, впрочем, это была моя обычная норма в течение последних двадцати лет.
Одна из сред, где-то в середине августа, оставила далеко позади себя все прочие дни. Утром были заморочки с Рамоном, наследником репатриированного шалуна, — Рамон отказался собрать мусор и поджечь его на грунте, так как пришло время готовить завтрак. Затем, пока я выбирал чай, кофе и другие товары на складе в Больдоке, сломалась морозилка. Она как нарочно выходила из строя во время жары, а температура в эти дни была выше 70 по Фаренгейту; Нужно было найти и привести электрика. Три семейства с четырьмя малолетними детьми, не иначе, как по приказу Главного управления по борьбе с хозяевами гостиниц, словно с неба свалились на нас где-то между 5.30 и 5.40 утра. Жена добилась полного успеха, обвинив в этом меня.
Позднее, усадив отца у открытого окна гостиной со стаканом разбавленного виски в руках, я вышел в коридор и увидел, что кто-то стоит ко мне спиной рядом с лестницей. Мне показалось, что это женщина в вечернем платье, несколько тяжеловесном для августовского душного вечера. Банкетный зал, единственное помещение общего пользования на этом этаже был закрыт до следующей недели, а наши комнаты, по всем признакам, были частными апартаментами. Со своей обычной вызывающей галантностью я произнес:
— Чем могу быть вам полезен, мадам?
Без единого звука фигура сразу же повернулась ко мне. Я смутно различил бледное тонкогубое лицо, тяжелые темно-рыжие локоны и что-то вроде синеватого кулона на шее. Куда яснее я испытал более чем явные удивление и тревогу, вызванные, казалось бы, незначительным обстоятельством: мои шаги, когда я поднимался по лестнице, трудно было не услышать, если находишься на расстоянии двадцати футов, а кто такой я сам — пояснений не требовало.
В этот момент меня окликнул отец, и я моментально обернулся.
— Да, отец?
— Ох, Морис… ты не захватишь для меня вечернюю газету? Местную, если не возражаешь.
— Я скажу Фреду, чтобы он принес.
— Побыстрее, если можно, Морис, и если Фред ничем не занят.
— Да, отец.
Разговор занял не больше дюжины секунд, но на площадке уже никого не было. Женщина, должно быть, решила обнаружить свою «сверхвосприимчивость» этажом ниже. Во всяком случае, там она преуспела больше, потому что я не заметил ее, ни спускаясь по лестнице, ни пересекая холл длиною в несколько футов, ни войдя в бар.