— Повезло, что она у меня оказалась, — сказал он. — Такие штуки требуются редко.
— Прекрасно. Начинайте, как только все будет готово.
— Хорошо. Однако я считаю, что это бредовая затея. О, нет! — воскликнул он, найдя в книге нужное место.
— Что случилось?
— Здесь написано, что для этой процедуры нужна святая вода.
— У вас она есть?
— А где бы я ее держал, эту святую воду? Полагаете, поставил бы рядом с джином? Подождите минутку, здесь сказано, как ее делать. Нужно… Ради всего святого, неужели вы потребуете, чтобы я ее приготовил? Это займет…
— Если там написано, что вода должна быть святой, значит, так тому и быть. Приступайте. Что вы должны предпринять?
— О, черт! Хорошо. Мне понадобится простая вода и немного соли.
Я принес кувшин из кухни и полил водой соль на тарелке, принесенной из погреба и стоявшей на одном из столиков.
— Очевидно, по какой-то причине она окажет очищающее действие на нечисть. — Он протянул два пальца над тарелкой и прочел — «Я возвращаю тебе чистоту твою, чадо земное, во славу спасителя и святого духа, — здесь он перекрестился, — и да будешь ты избавлено от всех дьявольских ухищрений во имя Господа нашего Адонаи, царя небесного над ангелами и чадами человеческими…»
Я подошел к окну и подумал, не поискать ли еще раз распятие, которое тщетно пытался найти на рассвете? Но меня не покидала уверенность, что его сразу же забрали назад, как только оно выполнило свое предназначение. И я решил ждать. Через пару минут слабый голос, такой тихий, что услышать его в двух шагах от меня было уже невозможно, произнес:
— Зачем ты это делаешь? Хочешь уничтожить меня?
Осторожно, не спуская глаз с пастора, я кивнул.
— Я наставлю тебя на путь, где ты обретешь великое богатство; любая женщина в мире, если пожелаешь, станет твоей наложницей, тебя увенчает слава воинская, а равно и мирская, только останови заклятие.
Я покачал головой.
— «Я уничтожаю семена зла и нечестивые побуждения, — читал пастор. — Я налагаю на них заклятие святой церкви Христовой, и да будут силы зла скованы цепями и брошены в бездну вплоть до дня раскаяния своего и очищения, и да избавит Господь рабов своих от их лукавых происков…»
Когда до меня вновь донесся слабый голос, в него уже закрался страх и нотки мольбы.
— Я кану в небытие, ибо буду вечно отрицать раскаяние. Я превращусь в прах, рассеянный во вселенной. Неужели человек может причинить такое зло ближнему своему? Хотите сыграть роль Господа Бога, мистер Эллингтон? Но Бог, по крайней мере, милосерден к оскорбившим его.
Я снова покачал головой и очень пожалел, что не могу опровергнуть его заблуждения по поводу милосердия Господня к нему лично.
— Я научу тебя, как прийти к миру и покою души.
Новое предложение. Я повернулся спиной к пастору и, кусая губы, невидящими глазами уставился в окно. И представил, что отныне и до конца дней перестану узнавать самого себя, без сопротивления, каким бы тщетным оно ни было, утрачу собственную личность, свою связь с поэзией, искусством, другими людьми, не захочу ухаживать за женщинами, пить. Затем вспомнил о малютке Тайлер, о Канавке, об Эми, о следующей жертве, которую нельзя исключить; ведь лишившись зеленого человека, Андерхилл, безусловно, придумает другой способ причинять зло юным и беспомощным созданиям. Это был убедительный довод, и я уже не сомневался, что не отступлю и выполню свой долг; но впоследствии меня часто мучил один вопрос: вызвано ли мое решение неприемлемостью самой сделки или мы так неразрывно связаны с собственной личностью, что любое, даже самое благотворное, но радикальное ее изменение приводит к саморазрушению? Я отрицательно покачал головой.
Пастор окропил святой водой помещение и продолжал:
— «Во имя Отца, Сына и Святаго духа, в память мучений Господа нашего Иисуса Христа, под семью золотоносными свечами и еще одной, что подобно сыну человеческому стоит среди семи, под знаком святого, кровью обагренного и торжествующего креста, приказываю: сгинь отныне и вовеки веков…»
И тут я услышал такой же слабый, как прежде, но очень явный, один-единственный стон, наполненный отчаянием и ужасом. Еще не угаснув окончательно, он вдруг резко оборвался. Я вздрогнул.
Пастор посмотрел на меня:
— Простите, вы что-то сказали?
— Нет, пожалуйста, заканчивайте.