Он засмеялся:
– Скоро узнаешь, малышка, подожди. Прошел еще год. Мне исполнилось тринадцать.
– Теперь ты можешь мне отплатить, – сказал он. – Жди меня в Священном Дубе Бога, которого вы называете Румин, а мы зовем Фавном. Закрой за собой дверь, чтобы туда не забрались львы.
Я ждала в темноте, сидя на листьях. Он пришел через подземный ход.
– Космач, – воскликнула я, – мне было так страшно без тебя. Я думала о львах и пауках, и мне хотелось открыть дверь и выбежать на солнце!
– Не бойся, – сказал он.
Он рассмеялся и взял меня прямо на листьях. Он был очень сильный, и от его мускусного запаха у меня закружилась голова. Я сопротивлялась. Руки мои были в синяках и ссадинах. Но тщетно. Он взял меня без единого поцелуя.
– Вот теперь ты отплатила мне, – сказал он. – А скоро увидишь, какой я тебе оставил подарок.
Через некоторое время у меня появился ребенок – дочь. Я решила убить ее. Но Богиня пришла ко мне во сне и сказала: «Разве ты хочешь уничтожить свой род? Твоя дочь должна родить ребенка. Презирай фавнов, но используй их для своих целей, как они использовали тебя».
Я сама отвела дочь в Дерево и дала ей маковый настой, чтобы притупились чувства.
– К тебе придет Бог, – солгала ей я.
Мне не хотелось, чтобы она знала правду. Ты можешь это понять, Эней, убийца? Никто из нашего племени не знает правды.
– Было бы лучше, – сказал Эней, – если бы они узнали ее и сами смогли выбирать.
– Кого можно выбирать среди фавнов? Они все одинаковые. Похотливые животные, которые ходят, как человек.
Эней ласково коснулся ее плеча:
– Существует не только похоть, но и любовь. Некоторым из моих людей нужны жены.
– Я лучше отдамся фавну…
Асканий сидел вместе с отцом и троянцами. Костер освещал прижавшихся друг к другу бородатого Ниса и безбородого Эвриала, не обращавших никакого внимания на женщин, с томлением поглядывавших на них. В тридцать пять женщины выглядели на шестьдесят, потому что не могли забыть деревянного коня, колонн, похожих на огненных драконов, убитого царя и уведенную в рабство царицу.[35] Мужчины постарше с легкостью сошли бы за пиратов – кожа у них потемнела и растрескалась, как старая парусина, но их отличало особое сияние глаз, позаимствованное у Энея за пятнадцать лет совместных странствий.
Повеса кружился вокруг костра, его раздвоенные копыта были изящны, как ноги танцующей девушки, а соловьиная флейта пела нежную, тонкую мелодию. Неожиданно он остановился перед Энеем:
– Мой царь!
– Что, Повеса?
– Спой для нас. В твоей груди песня. Нельзя прятать ее.
Асканий живо поддержал просьбу Повесы. Он тоже видел песню, и ему очень хотелось присоединиться к той мелодии, к которой его сегодня не допустили.
– Да, отец. Ты не пел с тех пор, как мы приплыли в эту страну. Знаешь, я настроил твою лиру.
Эней улыбнулся и покачал головой:
– Это очень личная песня.
– Она о любви? – спросил Эвриал.
– Да.
Эвриал и Нис посмотрели друг на друга и в один голос сказали:
– Спой нам.
Эней поднялся и взял из рук Аскания лиру. Он начал играть, так легко пощипывая струны, что они оставались почти неподвижными. Казалось, он освобождает заключенную в них мелодию, а не заставляет их исполнять свою. Затем он запел, и люди смотрели на него с таким восхищением, как можно смотреть лишь на бога, и верили ему, сыну Афродиты, но они восхищались бы им не меньше, будь он сыном простой кухарки. Асканий любил Энея и тоже восхищался им, но так, как может восхищаться лишь близкий человек: он видит в нем сначала друга, а затем отца; отца – и лишь затем бога; такую любовь не часто знают и редко понимают молодые люди.
Все молчали. Что могли сказать смертные о песне бога? Закаленные в боях воины, не скрывая своих слез, плакали, стоя рядом с кипами корабельных парусов. Тень былой красоты промелькнула по изможденным лицам женщин, когда-то знавших не такие залы и иные цветы.
Но Эней не грустил. Он спел хвалебную песнь, а не плач. Она была о настоящем, а не об ушедшем. На лице его блуждала спокойная улыбка, он больше не нуждался в воспоминаниях.
Будто вызванный песней дух, Меллония вышла из леса и ступила в освещенный огнем круг.
Эней подошел к ней и, взяв за руку, подвел к своим друзьям. Она пошла за ним без стеснения и стала слушать, что он говорит:
– Пятнадцать лет вы следовали за мной; некоторые из ваших друзей погибли за меня, и впереди нас ждет еще немало испытаний. Но я прошу, чтобы вы, мои друзья, стали друзьями Меллонии, моей любимой и моей невесты.
Люди поднялись со своих мест и стоя приветствовали Меллонию. Она прошла среди них, оставляя за собой аромат коры и бергамота. Даже на лице Повесы ненадолго появилось благородное выражение. Один из двух неразлучных друзей, Эвриал, сказал:
– Повелительница пчел, любимая человеком, которого мы любим почти как друг друга, Нис и я вверяем тебе наши жизни.
Старуха, морщинистая, как высушенный на солнце кирпич – бывшая служанка царицы Гекубы, – проговорила:
– Троя обрела вторую царицу.
– Мне кажется, – ответила им Меллония, – самое прекрасное в этом лесу, в мире, по которому вы странствовали, а также за его пределами, это то, что мужчина и женщина или два друга могут соединиться и телами и душой, будто обратившись в пламя на жертвеннике Богини. – А затем, повернувшись к Энею: – Любимый, нам надо поговорить.
Асканий хотел отойти от них, ведь он в конце концов был отдельным пламенем, но Меллония позвала его:
– Ты тоже должен пойти с нами, Феникс.
Они дошли до устья Тибра, где он, расширяясь, впадал в море. Дельф медленно описывал в воде круги, наблюдая, не появятся ли акулы или карфагенские галеры.
– Здесь нет акул, Дельф, – обратилась к нему Меллония. Услышав ее голос, он перестал кружить и заснул своим прерывистым сном.
– Мне холодно, – сказал Асканий. Хотя ночь была теплой, костры были разложены лишь для того, чтобы отпугнуть львов и запечь в глиняных очагах рыбу. – Я принесу плащ.
Но Эней усадил их обоих рядом с собой на траву.
– Мы с Асканием построим наш город не на самом берегу, а поглубже. Чтобы до твоего дерева было так же близко, как до этих кораблей. Выйдя из него, ты сразу сможешь прийти ко мне. Волумна не посмеет остановить тебя.
Меллония посмотрела на посеребренную луной поверхность Тибра и на Дельфа, спящего всегда настороженным сном.
– Правда, Меллония?
– Да, Зимородок. – Асканий поднялся на ноги.
– Луна составит вам компанию.
– Пожалуйста, Феникс, – сказала Меллония, – останься с нами.
Ее лицо выражало настойчивую просьбу. Если эта гарпия, Волумна, посмела угрожать его отцу…
– Феникс, ты мне сначала не понравился.
Он почувствовал облегчение, будто кто-то коснулся его щеки холодной ладонью. Наверное, ее тревожило желание излить душу.
– Я знаю, Меллония. Мы очень разные – ты и я. Я не такой, как отец. Он бог, а я – пират.
– Мы похожи больше, чем тебе кажется, – сказала она. – Ты действительно напугал меня сначала, но не поэтому я так к тебе относилась. Я ревновала. Любовь отца к тебе столь велика, что казалось, для меня не останется места. Знаешь, Феникс, я полюбила его сразу же, как только он обернулся ко мне, купаясь в Тибре.
35
… не могли забыть деревянного коня… убитого царя и уведенную в рабство царицу – деревянный конь – чтобы захватить Трою, осаждающие прибегли к хитрости: соорудили деревянного коня, внутри которого были спрятаны воины, оставили его у стен Трои и сделали вид, что уплывают от берегов Троады. Не слушал предостережений Кассандры и Лаокоона, троянцы втащили коня в город. Ночью воины, спрятанные внутри коня, открыли ворота и захватили город; – убитый царь – Приам, последний царь Трои, был убит Неоптолемом (Пирром), сыном Ахилла: уведенная в рабство царица – имеется в виду Андромаха, жена Гектора, которая стала пленницей Неоптолема и последовала за ним в Грецию, а после его смерти стала супругой Елена (Гелена).