Она ловко обхватила сапоги за голенища.
— Сейчас мы потянем… Сапоги то у якие гарные, — в пол голоса бормотала она, ощупывая скрипучую кожу левого сапога. — Муженек мой, царство ему небесное, такие еже носил… Бывало каблук подправит, гвоздочками подобьет… Хоть в пляс пускайся, — со вздохом она взялась за второй. — Рукодельник был, прости Господи его душу. Знатный рукодельник…, — второй сапог приземлился рядом с первым подошвой наружу; крохотные гвозди тускло блестели квадратным головками. — Вот и славно, а то совсем бы обезножил, — женские пальцы скользили по ступням, обмазывая их какой-то мазью с резким запахом.
Доев похлебку, раненный с облегчением откинулся назад. Его лицо порозовело.
— Спасибо, — пробормотал он, рукой хлопая себя по груди. — Думал, сдохну в лесу, и донесение сгинет, — его рука нырнула за отворот гимнастерки и вытащила кусок коричневого бумажного пакета. — Спасибо, Серафимушка, — он выжидательно уставился на женщину.
— Ладно, не зыркай так. Сейчас пойдем, — она накинула на голову платок и схватила с полки что-то небольшое. — Идти сможешь? — тот в ответ кивнул и со стоном сделал несколько шагов по дому. — Подожди-ка! — вдруг она остановилась и как-то странно на него посмотрела. — Знак с тобой? В Лес же идем. Далеко не прячь, при себе держи, не дожидаясь ответа она повернулась к выходу и мужчина увидел, что она держала в руке. — Чего застыл? Говоришь в отряд надо? — в ее ладони скрывалась небольшая деревянная фигурка, блестевшая от частого прикосновения к ней.
Когда они вышли, на улице уже ярко светило солнце. Женщина повернула на еле заметную тропинку, которая шла в сторону потемневшей от времени бани. Ее вросший в землю сруб был густо покрыт зеленовато-бурым мхом.
— Тут недалече, — обернулась она к нему, когда он остановился, чтобы потереть ноющую ногу. — Вон к тому усаду выйдем, а там и до оврага рукой подать…
Боец поправил голенище сапога и оглянулся. Высокая трава хорошо скрывала их следы в том месте, где они сошли с тропки. Он прошептал что-то и пошел за женщиной, оставляя после себя несколько переломанных стеблей пустырника и крохотного кусочка бумаги.
— Почти дошли, — проговорила она, когда их накрыло тенью от высоченных сосен. — Там, почитай, всегда кто-нибудь есть…, — красноармеец встрепенулся и прибавил шаг. — Вот он Лес, батюшка, — забормотала женщина, с благоговением касаясь встречающихся стволов дубов-великанов. — Вот он кормилец, — ее пальцы нежно дотрагивались до коры, иногда на доли секунды задерживаясь. — Избавитель…
Хромающий боец несколько раз оборачивался. Он то и дело хватался за ворот гимнастерки, начиная растирать шею.
— Что, тошно, милок? — не оборачиваясь, бросила женщина. — Ты, покрепче за частицу его ухватись да слова благодарственные почитай, так сразу и легче станет, — сама она продолжала прижимать статуэтку к груди. — Батюшка, он такой… всех привечает, кто попросит.
Боец силился ей что-то сказать.
— Хр-р-р-р…, — вдруг, захрипел он, оседая на землю. — Хр-р-р-р, — руки рванули гимнастерку на груди; ткань с треском разошлась в стороны, на землю упал большой конверт и комсомольский билет.
— Господи! — вскрикнув, проводница подскочила к нему вплотную. — Чи такое?
Боец широко открывал рот, пытаясь вдохнуть воздух. Пронзительно голубые глаза с ужасом смотрели куда-то вверх, где смыкались плотные кроны деревьев. Его губы открывались и закрывались, словно он что-то пытался сказать. Однако, из рта раздавался лишь хрип.
— Оставь его, Серафима, — буркнул кто-то из-за спины. — Вражина это! — вышедший из-за дерева кряжистый бородач смачно плюнул на задыхавшегося бойца.
— Як же так, дядька Мирон? Балакал партизан он! — женщина ничего не могла понять, переводя глаза с валявшихся на земле бумаг на лежавшее тело. — Вин гумага при нем! Пачпорт вона! — она подняла небольшую книжицу и, раскрыв ее, показала старику. — Вот, Акимов Сергей Петрович, комсомолец…, — ее пальцы держали перегнутые страницы, закрывая собой блестящую скрепку-крепеж. — Як же так?
— Вражина он! — вновь буркнул немногословный дед, крепко сжав в руке изогнутую клюку. — Партизан… Вчерась и нонче с утреца пятерых таких партизан взяли. Поняла, дура-баба?! — старик с ненавистью смотрел, как возле его ног извивался задыхающийся человек. — Приходили, да гутарила… мол партизаны. Бумаги показывали. Кто раненные были, кто нет… Все про командира выспрашивали, — клюкой он проткнул бумажный пакет, разрывая его на части. — Пакет точно такой же показывали. Видишь? — клочки выпотрошенного конверта были белоснежно чистыми. — Одного такого привели сначала, а ен двух как свиней зарезал.