Искалеченный бомбардировщик с трудом держал курс, то и дело рыская носом и проваливаясь вниз. Штурвал лягался словно настоящий бык и оба пилота прилагали все силы, чтобы самолет не сорвался в штопор.
— Командир, мы лишились правого двигателя! — побледневший второй пилот проводил глазами отлетавшие от одного из двигателей куски металла. — Надо избавляться от груза и поворачивать, — полковник сидел, вцепившись в руль, и ничего вокруг не замечал. — Сэр, мы не дотянем! Наша малышка не выдержит эти чертовы 9 девять тысяч фунтов, сэр… Сэр, вы меня слышите?
В-29-ый взбрыкнул в очередной раз и машина рухнула вниз — на землю, где на десятки километров не было ни городов ни поселков, а только густой и труднопроходимый лес… В кабине все смешалось — вопли обезумевшего капитана, летавшие куски пробитой обшивки, капли стекавшей крови радиста. Оставшиеся двигатели дико ревели, не справляясь с нагрузкой.
— Стоять! — второй пилот, отталкивая сидевшего рядом полковника, пытался дотянуться до рычага сброса основного груза. — Р-р-р! — из его горло вырвалось подобие рычания, локоть капитана со всей силы саданул его в грудину. — Не трогай…, — его голос перешел на сип.
Вывернувшись неимоверным узлом, второй пилот все-таки успел ударить по рычагу в тот момент, когда разваливающийся на части самолет начал сваливаться в неконтролируемое падение. Продублированная система сброса, не смотря на все повреждения машины, сработала штатно — захваты с легким клацаньем освободили огромную сигару. Едва смертоносный груз покинул самолет, как его сильно подбросило вверх, словно своей ладонью великан чуть подтолкнул погибающий бомбардировщик вверх, в небо. Нос многотонного гиганта взметнулся вверх, двигатели взревели с новой силой. Казалось, освободившаяся машина, вновь обрела свою стремительную мощь.
— Боже мой, боже мой…, — шептал второй пилот, не веря в спасение. — Боже мой…, — он из всех сил тянул штурвал на себя, продолжая как мантру поминать бога. — Боже мой…
От толчка, бросившегося бомбардировщик в вышину, развороченное тело радиста сорвало с места и забросило в хвост самолета. Сорванные с головы наушники, растянувшись на толстом проводе, болтались в воздухе. А в их головках летел практически не слышный голос:
— Я …. горю, горю! Я, Красный! Я, Красный! Самолет подбит, самолет подбит!
122
Огромный, на сотни километров вокруг, лес страдал от мучительной боли. Когда-то покрывавшая его зеленая с золотистыми переливами кожа сползала на землю клоками. От блестевшей на солнце капельками росы листвы ничего не осталось. Почти вся она, коричневая, черная, сморщенная и перекрученная в замысловатые спирали лежала на земле, едва прикрывая страшные язвы пожарищ.
Он, словно живой человек, еле слышно стонал, когда боль становилась нестерпимой. Тогда в могильной тишине, которую казалось навсегда покинули птицы и звери, начинали с гулким хрустом лопаться стволы деревьев. Они резко выстреливали в стороны острыми древесными осколками, обнажая свое нутро. Сколы древесных исполинов были совершенно безжизненными — трухлявая сердцевина без единого намека на влагу, ломкая словно стекло кора…
Лес сопротивлялся из последних сил. Он хотел жить… И каждой своей обгоревшей веткой, словно обожженной рукой, он изо всех сил цеплялся за Жизнь.
«… Андрей с трудом открыл глаза. Через хлипкую преграду — сеточку ресниц — в его глаза ударил нестерпимый свет. Он застонал и рукой попытался закрыться от света.
— Больной, не шевелитесь! — вскрикнул негодующий женский голос и одновременно кто-то твердо взял его за руку и опустил ее на кровать. — Вам нельзя шевелиться! Вы меня слышите?! — на глаза легла слегка влажная повязка и его глаза накрыла долгожданная темнота. — Больной?
— Что со мной? — он с трудом пошевелил губами и ужаснулся, когда услышал свой скрипучий голос. — Сестра?
— В больнице ты, касатик, в больнице, — в голосе отчетливо слышались жалеющие нотки. — Лежи — лежи! Нельзя тебе еще двигаться, — рядом скрипнул стул, по-видимому, медсестра села рядом с ним. — Лежи… Вот.