— Таня… Вот мама тебе просила передать, — он осторожно вытащил из кармана пальто небольшой, с детскую ладошку, сверток, обернутый чистой тканью. — Он говорит, Танюше моей передай, а то я снова на работе задержусь…, - он говорил и сам же понимал, что ему ни капли не верят. — Возьми, — детские глаза смотрели так по-взрослому, что хотелось развернуться и бежать прочь отсюда.
— Спасибо, дядя Коля, — пропищала она едва слышно, протягивая бледные пальцы к свертку. — Спасибо…
Завалов хотел сказать что-то еще, но в сердце так защемило, что он молча повернулся и пошел к своей двери. Его квартира была на этой же площадке, поэтому далеко идти не пришлось.
— Вот я и дома, — в квартире ни кого не было, и разговаривал он больше сам с собой лишь для того, чтобы окончательно не сойти с ума. — Дома…, - Карл прошел на маленькую кухоньку, где была установлена небольшая печурка. — Все-таки холодно, — массивные ледяные узоры выступили на внутренней стороне еще не разбитого стекла. — Как же писать?
Его взгляд упал на стол, где лежала большая пачка исписанных желтых листков и несколько больших картонных конвертов.
— Видно, все-таки придется тебя разломать, — он с сожалением посмотрел на последний оставшийся стул из гнутого дерева. — … Иначе не допишу…
Он подвинул к себе листок, над которым трудился весь вчерашний вечер, и стал вновь перечитывать расплывающиеся буквы. «… Впервые введенный венгерским инженером Карлом Эреки в научный оборот термин «биотехнология» представляется невозможным использовать для описания сути анализируемых явлений и процессов. Причиной этого является не моя прихоть как исследователя или моя научная некомпетентность, а объективные обстоятельства — принципиальное различие самого предмета изучения. Венгерский ученый в своей работе «Основные принципы биотехнологии» рассматривает использование микроорганизмов и их ферментов, прежде всего, в промышленном производстве, то есть в неживой материи. Это и биологический катализ, как способ получения сахара из сахарной свеклы, и диастаз для осахаривания растительных отходов и т. д. В нашем же случае мы имеем дело с совершенно иным подходом! Микроорганизмы и их ферменты применяются для коррекции физических недостатков, повреждений живого организ…».
Дописывая слово, перо заскользило по бумаге. «Снова чернила замерзли, — промелькнуло у него в голове. — А писать надо, иначе не успею сделать даже минимум…». Завалов поднес пальцы ко рту и подул на них, но обессиленный и простуженный организм уже мало чем мог помочь.
— Надо писать, надо обязательно дописать…, - вдруг его взгляд упал на один из картонных конвертов и он охнул. — Черт, письмо! Я же совсем забыл про него!
После многократных и энергичных усилий чернила все же оттаяли и он смог начать писать письмо.
«… Дорогой Иосиф Виссарионович! Я, Завалов Карл Генрихович, как настоящий ленинградец и коммунист, не могу оставаться в стороне в тот момент, когда мой родной город отчаянно борется с немецко-фашистскими захватчиками. Я понимаю, что поступил как безрассудный юнец, сбежав из Москвы, но я не мог поступить иначе… Я, прежде всего, врач, который должен спасать жизни людей и только потом ученый, расширяющий горизонты науки!
Я подготовил некоторые материалы по тому вопросу, над которым работал в Москве, и выслал их по почте на ваше имя.
Карл Генрихович Завалов из сражающегося и не сдающегося Ленинграда!».
Его пальца с трудом вывели адрес на лицевой стороне конверта, после чего он с облегчением откинулся на спинку кровати.
— Ну и вот, пол дела сделано, — письмо он оставит на самом видном месте, так что мимо него не пройдут. — Осталось еще немного…
Как врач, пусть и инфекционист, Карл прекрасно понимал, что его истощенный от голода организм протянет совсем немного времени. Вот уже почти неделю он отдавал свой паек девчушке из соседней квартиры, говоря при этом, что хлеб присылает ей мама.
— Думаю, меня еще хватит на несколько суток, — пробормотал он, пытаясь разобрать час, который показывали стрелки часов. — Несколько суток она еще поживет…, - его пальцы судорожно сжались, словно искали чье-то горло, чтобы вцепиться в него со всей силы и сжимать — сжимать — сжимать …
Следующие несколько часов, оставшиеся до быстро опускающейся на улицы города темноты, он размышлял и писал, писал и размышлял. Его мозг, в результате продолжительного голодания и сильного стресса, буквально свалился в какое-то странное состояние. Это было одновременно и полное отупение, когда чувства отключились один за другим, и полная концентрация, когда мысль ему казалась ярким освещающим все, даже самые темные закоулки мозга, лучом. На какое-то время, показавшееся ему мгновением, Завалов просто взорвался от переполнявшей его информации… «… В настоящее время человек находится на такой ступени развития, что потенциально способен сделать следующий эволюционный шаг. Он перестанет быть просто сознанием, заключенным в неизменную физическую оболочку, которая одновременно с защитой его от окружающей среды и ограничивает его! Человек сбросит с себя эти оковы бренного тела, эти материальные кандалы…».
Его сверкающие лихорадочным блеском глаза смотрели куда-то в окно, а сам он был далеко-далеко отсюда. Перед его взглядом вставали бескрайние лесные просторы, над которыми внимание скользило словно гигантская птица. Он то нырял в глубину крон деревьев, то, наоборот, взлетал высоко ввысь. «Человек может быть свободен, как птица! — эта мысль билась в его сознании с неимоверной силой. — Он станет по настоящему свободным!».
«… Не имеет значения как наши современники окрестят это научное направление — биоинженерией, или биоинженерной анатомией или еще как-то иначе!… Широкое применение этих принципов в хирургии (трансплантологии) — взращивание дублирующих человеческих органов, вживление новых, более совершенных биоструктур в человеческое тело; в физиологии — открытие в человеке с помощью бактерий новых навыков и умений, перестройка всей внутренней среды организма на качественно новой основе, овладение методами непосредственного управления основными физиологическими процессами человеческого организма и т. д.».
Он писал не отрываясь от стола. Под его перо ложились все новые и новые листы, которые с фантастической скоростью заполнялись мелким, почти, бисерным почерком врача. В какой-то момент ему даже показалось, что все эти мысли были не его, а кого-то другого.
«… Организм живого существа, не смотря на исключительную сложность и потрясающую сбалансированность, является не чем иным, как живым конструктором, который, как это ни странно звучит, состоит из более простых деталей. Вооружившись безграничными возможностями биоинженерии и терпением, мы в состоянии заменять отдельные органы любого живого существа, добиваясь таким образом, практически вечной жизни…».
Перо продолжало скользить по бумаге, оставляя за собой извилистый след, а врач видел перед собой удивительные картины. Людей, которые могли нырять без всякого ущерба для своей жизни на сто — двести и более метров под воду, которые запросто обходились без теплой одежде на Северном полюсе, которых не брали инфекционные заболевания, и многое и многое другое…
«… Лишь практика, бесчисленное количество научных экспериментов, годы кропотливой работы смогут вскрыть все возможности использования биоинженерии на благо и во имя человека. Однако, сейчас уже ясно, что: во-первых, это, действительно, реально и осуществимо; во-вторых, встает архиважная проблема — проблема морали! Человечество без всякого сомнения технологически готово взять в свои руки такой инструмент и скорее всего уже им активно пользуется, но готово ли оно в моральном плане взять на себя столь высокую моральную ответственность?!».
Наконец-то, листок был отодвинут в сторону и врач облегченно вздохнул.
— Вроде и закончил, — проговорил он, собирая листки в пачку и укладывая во второй конверт. — Теперь можно и посидеть…