Конечно, я проглотил книгу Петера Воллебена[11]. Именно он подтвердил мое глубокое, сформированное в детстве убеждение, что деревья могут разговаривать друг с другом. Моя дальняя родня, дремучие лесники, упрямо отвергают Воллебена, обзывают его «экошутником», ведь он описывает, как буки корнями поддерживают связь со своими соседями, предупреждая их о нашествии насекомых и даже, при необходимости, подпитывая растворами сахара. А мне это было ясно и понятно.
Но как раз от упомянутых выше дремучих родичей я позже узнал, что немецкий лес имеет так же мало общего с природой, как лапша пятиминутного приготовления «Магги» — с домашним супом. Восемьдесят процентов лесов Германии — не первобытные леса, а лесопосадки, то есть плантации. Во всей Европе, за малыми исключениями в Скандинавии и Польше, уже не осталось натуральных лесов. Будь наши леса натуральными, в них не было бы сухостоя, они не боялись бы ураганов, а с жуком-древоточцем быстро расправлялся бы дятел, ведь древоточец — его любимое лакомство. Натуральные смешанные леса состояли бы главным образом из лиственных пород, их не так-то просто, не так выгодно использовать. А сосновые леса Германии — это монокультура, древесная масса, по выражению Воллебена.
Приводя в пример лес, я хотел показать, что наши представления о реальности, стоящей за романтическими идеями и красивыми словами, весьма расплывчаты. Со словом «природа» так оно и происходит.
Различие между натурой и культурой начинается с затруднения, возникающего в тот момент, когда мы говорим о природе вообще, отделяя себя от нее и тем самым по умолчанию признавая, что мы не являемся ее частью. Но ставя природу на пьедестал, мы еще больше отдаляемся от нее и делаем из натуры — вот именно — культуру. Лучший тому пример — охрана природы. Раз мы ее охраняем, значит, мы ее огораживаем, отгораживаем, производя нечто искусственное. Мы определяем некое состояние природы как первоначальное и достойное охраны — его-то и охраняем. Налицо вмешательство, вторжение в природу, то есть культура. Почти все ландшафты, кроме нескольких глухих мест в пустыне Гоби, превращены, строго говоря, в культурные ландшафты. В сущности, французские парки с их безжалостно обрезанными изгородями, их прямыми дорожками и геометрической игрой форм — более честные сады, чем так называемые английские, имитирующие естественность. Французские парки открыто демонстрируют, что человек склонен насиловать природу.
Мы не можем иначе. Хотя бы потому, что природа довольно груба и жестока. Когда принц Чарльз, закатывая глаза, мечтательно рассуждает о «матери-природе», это прекрасно, но и сентиментально. Природа не мать. Рак — тоже природа. Самые токсичные вещества — натуральные яды. Натура сама по себе сплошное вытеснение и умерщвление, аморальная зона. Даже наш друг лес беспощаден, там идет безжалостная борьба за свет и жизненное пространство, тесно прилегающие друг к другу деревья — смертельная угроза для подлеска, лишенного света. Все маленькое, миленькое, слабое беспощадно выкашивается природой. Когда молодые лани попадают в лес, они первым делом обгрызают самые сочные побеги, то есть молодые подрастающие деревья. Природа жестока, и лучше всего это известно тем, о ком мы с умилением говорим, что они живут «в гармонии» с природой. «Хотите знать, что такое природа, — спрашивает один из моих любимых авторов, великий Жозеф де Местр[12], — тогда взгляните на так называемого естественного человека. Он убивает, чтобы прокормиться, он убивает, чтобы одеться, он убивает…» Он вырывает кишки у ягненка, чтобы извлекать волшебные звуки из своей арфы, отнимает бивень у слона, чтобы сделать игрушки для своих детей, его обеденный стол завален трупами.
Как теперь стало известно, бушмены Калахари, которых мы были склонны идеализировать, традиционно действуют очень жестоко, когда, например, охотятся с помощью лесных пожаров или выжигают целые регионы, чтобы создать пастбища для своего скота. Так что разрушение флоры и фауны началось задолго до промышленной революции. Наши предки, якобы столь близкие к природе, были экологическими преступниками. Там, где они появлялись, сразу же начиналось драматическое вымирание видов. Уже шумеры и вавилоняне были знакомы с вредоносными монокультурами.
В какой момент проявилась человеческая страсть к разрушению, трудно сказать. Кажется, давно, примерно 12 000 лет тому назад, когда мы решили прекратить охоту и собирательство и начали вести оседлый образ жизни. Эта так называемая аграрная революция была великой и необратимой цезурой в истории человечества. Ее далеко идущие последствия полностью изменили наше существование. С этого момента люди перестали, так сказать, ладить с природой, стали с ней бороться, укрощать ее, что-то у нее отвоевывать, господствовать над ней.
11
Петер Воллебен — немецкий натуралист, лесничий, автор научно-популярных книг «Духовный мир животных», «Тайный связи в природе», «О чем шумит лес?» и др.
12
Жозеф Мари, граф де Местр (1753–1821) — франкоязычный католический философ, литератор, политик и дипломат, основоположник европейского консерватизма. Известен как один из наиболее влиятельных идеологов консерватизма в конце XVIII — начале ХIХ вв.