Я не знал, должен ли был считать этот новый поворот в моей судьбе счастьем, и со вздохом разглядывал свои рисунки, которые столь неожиданно обрел, чтобы потерять их снова. Розина, которая быстро освоилась с радостным душевным расположением своей госпожи и, видимо, считала меня застенчивым, приветливо сказала:
— Не беспокойтесь ни о чем! Господин граф и барышня поступают всегда так, как им нравится и как они считают правильным! И то, что они делают, они делают искренне, не заботясь о том, что скажут соседи.
— Час от часу не легче! Как, неужели дом этот принадлежит графу? — спросил я, скорее испуганный, чем приятно удивленный.
— А вы разве не знаете? Графу Дитриху В…бергскому. Итак, сверх всего меня ожидало новое унижение, — я ведь не умел вести себя с людьми из совершенно неведомых мне высших слоев общества; никогда в жизни я не встречался с одним так называемым графом, и у меня были фантастические представления об образе жизни и требованиях подобных господ; я питал к ним вражду, вызванную прирожденным чувством равенства, которое свойственно швейцарскому гражданину. Потом мне пришло в голову, что, будь хозяин этого дома даже крестьянин, я в своих стоптанных и разбитых башмаках уже не мог стоять с ним на равной ноге, и я впал в полную растерянность от того оборота, который приняло мое странствование. Однако добрая девушка продолжала успокаивать меня, желая придать мне мужества:
— Господин граф, конечно очень удивится и обрадуется, встретившись с вами так неожиданно. Потому что когда он в первый раз привез из города эти рисунки и потом, когда постепенно прибывали еще и еще, господа целыми днями их рассматривали, и папка все время лежала раскрытой.
Спустя некоторое время вернулась Дортхен.
— Прошу вас, подымитесь этажом выше! — сказала она. — Розхен вам посветит, а ее отец поможет вам устроиться. Располагайтесь, как вам будет удобно, насколько это возможно за такой короткий срок, чтобы вы могли встретить папу вполне отдохнувшим, а мне не пришлось бы получать замечания за плохое гостеприимство.
Я поднял свой дорожный мешок, но его подхватила Розхен и понесла впереди меня; она со свечой в руках поднялась на второй этаж флигеля, куда я отправился, предоставив себя воле провидения. Я оказался в комнате садовника, — он сидел вместе с кистером за вечерним стаканом вина и встретил меня как человека, не вызывающего никаких сомнений, да и кистер теперь видел во мне желанного гостя, которого ждали и который, очевидно, странным своим появлением хотел лишь сыграть своеобразную шутку. Садовник повел меня несколькими ступеньками выше, в другую часть флигеля, обращенную к замку, — там была небольшая комнатка, пристроенная к домику и опиравшаяся на деревянные колонны. Этот как бы привешенный снаружи мезонин сплошь, от подножия колонн до самой крыши, зарос пурпурно-красной жимолостью; в комнате стояла кровать и было так много мебели, что здесь можно было не только провести ночь, но и жить со всеми удобствами.
На стульях меня ждало отличное платье, и садовник предложил мне переодеться. Но чтобы не делать этого, я предпочел сразу же лечь в постель, тем более что у меня закрывались глаза, и я попросил садовника, как только я лягу, взять мою мокрую одежду, чтобы ее высушили и почистили. Когда я после всего происшедшего лежал наконец в темноте, послышался шум подъезжающих экипажей и лай собак. Это, несомненно, граф возвращался домой. Но я был рад выпавшей мне отсрочке, благодаря которой я мог в этот вечер не представляться ему.
У Лунного озера.
Акварель. 1873 г.
Глава десятая
ПОВОРОТ СУДЬБЫ
Спал я так крепко и так долго, что проснулся лишь в середине дня. Мое платье было давно приведено в порядок и неслышно принесено в комнату; когда я взглянул на него, я еще раз порадовался сделке, заключенной с любезным евреем. Так нередко в определенный момент ощущаешь особую ценность той или иной вещи. Скромный доход от моей работы в виде приличного платья показался мне в эту минуту более желанным, чем в другое время могла бы показаться вдвое или вчетверо большая сумма.
Пока я одевался, в дверь мою постучали. Я сказал: «Войдите!» Дверь широко открылась, и на пороге показался высокий красивый мужчина; не выпуская дверной ручки, он внимательно оглядел комнату и ее обитателя. У него была окладистая борода, тогда еще редко встречавшаяся, которая, как и голова его, была слегка тронута сединой; на нем была короткая серая куртка охотника с роговыми пуговицами.
— Добрый день! Извините, прошу вас! — произнес он звучным низким голосом. — Я только хотел взглянуть, как себя чувствует мой гость.
— Я чувствую себя прекрасно, господин граф, — если в вашем лице я действительно имею честь приветствовать хозяина этого дома! — ответил я, слегка смущенный, отложил гребень, которым как раз причесывался, и поклонился, как умел.
— Пожалуйста, продолжайте заниматься своими делами и чувствуйте себя как дома! Но сперва разрешите мне приветствовать вас.
Он вошел в комнату, крепко пожал мне руку, и с этого момента моего смущения как не бывало, потому что в пожатии его руки, в его взгляде и в звуках его голоса чувствовался свободомыслящий человек, который стоит выше всяких условностей.
— Ну, а теперь скажите, — с живостью воскликнул он, садясь к открытому окну, чтобы мне не мешать, — неужели вы и вправду наш Генрих Лее, тот самый художник, именем которого подписаны все эти превосходные рисунки? Подтвердив это, вы доставили бы мне величайшее удовольствие. Знаете, в прежние годы я сам занимался подобными вещами, но у меня ничего не получалось, и я забросил это занятие. Но я очень радовался всякий раз, когда мне удавалось раздобыть настоящий рисунок с натуры, а это не часто бывает. А потому ничто не могло быть для меня более желанным, чем обладание подобным, можно сказать, богатством, — оно заключает в себе весь путь развития честного художника, стремящегося к истине, и вместе с тем целую галерею явлений живой природы. Когда мы раскопали эти вещи у захолустного чудака-мецената, я сразу же позаботился, чтобы все это попало в мои руки. Я пытался также узнать, откуда у него рисунки, но старик упорно держал это в тайне!
Тем временем я вытащил из дорожного мешка сверток, в котором вместе с письмами матери лежал мой паспорт. Развернув сверток, я показал графу документ, где были указаны и скреплены печатью мое имя и звание.
— Все это в точности так, господин граф! — ответил я, весело рассмеявшись. — Романтическая судьба дает мне возможность еще раз взглянуть на скромные плоды моих юношеских трудов и убедиться в том, что они в хороших руках, прежде чем я вернусь туда, где они были созданы.
Граф взял паспорт, внимательно прочел его и извинился передо мной, сказав, что делает это отнюдь не из недоверия к моим словам, но из желания запечатлеть в своей памяти самый этот факт.
— Это замечательное совпадение, — добавил он, — но теперь, уж, во всяком случае, в ближайшие дни, не может быть и речи о дальнейшем путешествии, если мы хотим соответственно почтить нашу встречу. Меня интересует, как вы попали в такое затруднительное положение, как вообще сложилась ваша жизнь и что вы думаете делать в дальнейшем. Обо всем этом следует не торопясь, с толком побеседовать, пока вы будете отдыхать у нас, сколько потребуется.
Вдруг его удивленные глаза остановились на столе, откуда я небрежным жестом снял полотенце, чтобы вытереть руки, которые успел помыть во время нашего разговора. Дело в том, что, услышав стук в дверь, я быстро набросил полотенце на содержимое моего путевого мешка, и теперь его взгляду открылся череп, а также переплетенная рукопись истории моей молодости.