И все же распределение собственности претерпевает из года в год некоторые изменения, а за каждые полвека меняется до неузнаваемости. Дети тех, кто вчера был нищим, сегодня — деревенские богачи, а назавтра их потомки с трудом стараются удержаться в пределах среднего достатка, чтобы затем либо обеднеть окончательно, либо снова вознестись.
Мой отец умер очень рано, и мне не довелось услышать от него, что представлял собой мой дед; поэтому я знаю об этом человеке только то, что в те времена и для нашей семьи наступил черед впасть в честную бедность. Мне не хотелось бы обвинять в этом моего прадеда, о котором я уж и вовсе ничего не знаю, и я далек от мысли, что он был какой-нибудь вертопрах, скорей всего причина в том, что его состояние оказалось раздробленным между многочисленными наследниками; и в самом деле, у меня есть множество троюродных и четвероюродных братьев, в которых я сам с трудом разбираюсь; цепкие, как муравьи, они теперь уже выкарабкались из нужды и собираются вновь завладеть большей частью своих наследственных земель, неоднократно изрезанных межами. Некоторые из них, те, что постарше, успели за это время разбогатеть, а их дети — снова впасть в нищету.
В ту пору Швейцария уже отнюдь не была похожа на ту страну, которую секретарь посольства Вертер[9] нашел в свое время такой жалкой, и если весенние всходы французских идей скрылись под нескончаемым снегопадом австрийских, русских и даже французских ордеров на постой, то наполеоновская конституция принесла с собой мягкое позднее лето[10] и не помешала моему отцу, который пас тогда коров, в один прекрасный день расстаться с ними и отправиться в город, чтобы выучиться там честному ремеслу. С тех пор односельчане надолго потеряли его из виду, ибо, с честью завершив нелегкие годы ученья и став искусным каменотесом, он отдался смелым мечтаниям молодости, все более властно звавшим его в неизведанные дали, и, пустившись в странствия, повидал немало чужих краев. Тем временем битва под Ватерлоо уже отшумела, и под тихий шелест сделанных из бумаги бурбонских лилий в Европе забрезжила голубоватым мерцанием церковных свечей заря новой эпохи,[11] постепенно осветившая своим тусклым светом также и все уголки Швейцарии.
Деревня, где родился мой отец, не избежала общей участи: еще так недавно, в девяностых годах, ее жители вдруг обнаружили, что с незапамятных времен они тоже живут в республике, а теперь к ним торжественно въехала почтенная мадам Реставрация со всеми своими коробками и картонками и устроилась в этом гнездышке как нельзя более удобно. Тенистые леса, горы и долины, очаровательные уголки, как бы созданные для увеселений, прозрачные воды богатой рыбой реки, а вокруг — привольные просторы, где прелести этого живописного ландшафта повторяются еще и еще раз и где до сих пор еще красуется несколько обитаемых замков, — все это привлекало толпы гостей, наезжавших из города в дома местных господ, чтобы поохотиться, половить рыбу, попеть, потанцевать, покушать и попить вина. Дамы не были теперь стеснены в своих движениях, так как благоразумно решили не вспоминать больше о тех модах, которые революция сдала в архив, и вместо кринолинов и париков стали носить, — правда, в тех местах с некоторым опозданием, — греческие одеяния времен Империи[12]. Крестьяне с удивлением смотрели на своих знатных соотечественниц, облаченных в белые прозрачные хитоны богинь, на их диковинные шляпы и не менее странные талии, начинавшиеся сразу же под мышками. Эти аристократические порядки процветали в особенности в доме пастора. Сельские священники реформированной швейцарской церкви[13] нимало не походили на тех робких и жалких бедняков, какими были их собратья по сану на протестантском Севере. В Швейцарии, где все доходные церковные должности занимали почти исключительно жители наиболее крупных городов, сан священника был почетным и входил в иерархию власть имущих, дополняя светские чины, и пасторы, братья которых держали в своих руках меч и весы, тоже были причастны к их славе и могуществу и рука об руку со всеми прочими властями и в полном согласии с ними энергично правили в своей сфере или же предавались радостям привольной и беспечной жизни. Многие сельские пасторы были выходцами из богатых семей, и их дома напоминали крупные господские поместья; нередко священник был по происхождению дворянин, и тогда крестьянам приходилось величать своего пастыря «барином». Правда, в моей родной деревне пастор не принадлежал к их числу; он был отнюдь не богат, но родился в почтенной семье старых горожан, так что он сам и весь его домашний уклад отражали совокупность черт, свойственных патриархальной городской среде: гордость, кастовый дух и уменье повеселиться. Считая себя аристократом, он немало гордился этим и весьма естественно сочетал приличествующее духовному лицу достоинство с грубоватым обликом офицера-помещика; ибо в те времена люди не только не знали еще, что такое современные консерваторы, кропающие трактаты, но даже и слов таких не слыхивали. В доме у него всегда бывало шумно и весело; дети пастора, ведавшие его обширными полями и тучными стадами, радушно потчевали приезжих чем бог послал, да и сами гости усердно добывали себе в лесу зайцев, вальдшнепов и куропаток, а вместо того, чтобы охотиться с собаками, что в тех местах было не принято, полюбовно сговаривались с крестьянами и устраивали с их помощью большие рыболовные походы, которые каждый раз превращались в настоящее празднество, так что в пасторском доме никогда не стихало веселое оживление. Друзья и знакомые то и дело навещали друг друга, и семейство пастора тоже непрестанно ездило к кому-нибудь в гости и само принимало у себя соседей со всей округи; при этом устраивались танцы под шатрами, или же над чистым горным ручьем растягивалась палатка, и, скинув свои греческие одеяния, дамы купались под ней; несметные толпы гостей совершали набег на какую-нибудь мельницу в уединенном прохладном уголке или же выезжали в переполненных челнах на озеро или на реку, причем сам пастор обычно ехал впереди, с ружьем за спиной или с огромной тростью в руках.
Духовные запросы этого круга были весьма скромны. Из светских книг в библиотеке пастора, которая сохранилась еще до моего времени, имелось несколько старофранцузских пастушеских романов, идиллии Геснера[14], комедии Геллерта[15] и сильно зачитанный «Мюнхгаузен»[16]. Два или три разрозненных тома Виланда[17] были, по-видимому, когда-то взяты в городе, да так и не возвращены владельцу. В доме певали песни Хёльти[18], и только кого-нибудь из молодежи можно было иногда увидеть с Матиссоном[19] в руках. Что касается самого пастора, то каждый раз, когда в течение последних тридцати лет речь заходила о подобных предметах, он неизменно спрашивал собеседника; «Читали ли вы «Мессиаду» Клопштока[20]?»[21] — и, получив, как правило, утвердительный ответ, осторожно умолкал. Впрочем, и его гости тоже не принадлежали к числу тех утонченных людей, которые стремятся своей благородной образованностью и интенсивной умственной деятельностью расширить и обогатить господствующую в их среде культуру; они относились скорее к тому потребительскому классу, который не любит утруждать себя долгими размышлениями, а ограничивается тем, что вкушает плоды трудов своих и веселится, пока молод душой.
Но все это великолепие уже таило в себе червоточину, предвещавшую его конец. У пастора были сын и дочка, и наклонности их сильно отличались от наклонностей их сверстников. Сын, который тоже был священником и должен был унаследовать от отца его приход, завел деловые знакомства с крестьянскими парнями, целыми днями пропадал с ними где-то в поле или ездил на ярмарки, где продавался скот, и с видом знатока ощупывал телят. Дочь, которая была рада любому случаю расстаться со своими греческими одеяниями и удалиться на кухню или в сад, охотно брала на себя заботу о том, чтобы беспокойная толпа голодных гостей, возвратясь с очередной прогулки, смогла бы вкусно пообедать. И в самом деле, кухня в доме пастора была едва ли не самой сильной приманкой для городских гурманов, а большой и тщательно возделанный сад, содержавшийся в образцовом порядке, свидетельствовал о том, что его хозяйка ухаживала за ним с любовью и с терпеливым усердием.
9
10
В 1803 г. Наполеон вынужден был ликвидировать Гельветическую республику и предоставить Швейцарии формальную независимость. Так называемым «Актом о посредничестве» было восстановлено с некоторыми изменениями прежнее государственное устройство, и Швейцария стала союзом девятнадцати автономных кантонов. Зависимость Швейцарии от Франции сохранялась до низложения Наполеона в 1814 г.
Союзный договор, вновь превративший Швейцарию в содружество слабо связанных между собой карликовых государств, был одобрен в 1815 г. Венским конгрессом, признавшим также «постоянный нейтралитет» Швейцарии, что имело для всей ее последующей истории исключительно большое значение. Тогда же Швейцарскому союзу были возвращены отторгнутые Наполеоном земли (Женева, Базель и др.), и число кантонов увеличилось до двадцати двух. После свержения Наполеона в отдельных кантонах были частично реставрированы ранее существовавшие феодальные порядки.
Под влиянием революционных событий 1830 г. во Франции в наиболее передовых швейцарских кантонах (Цюрих, Берн и др.) развернулось движение за окончательную ликвидацию феодальных отношений, за демократизацию и централизацию страны. Это привело в 1847 г. к гражданской войне, которая закончилась поражением феодально-клерикальных сил и принятием буржуазно-демократической конституции 1848 г.
11
12
13
14
Соломон (1730–1788) — немецко-швейцарский поэт, художник и искусствовед, автор «Идиллий», которые он иллюстрировал собственными гравюрами, трактата «Письма о пейзажной живописи» (1772) и др. В литературе Геснер был представителем анакреонтической и пасторальной поэзии, в изобразительном искусстве — сентиментальной ландшафтной живописи, о которой он писал в своих искусствоведческих трудах. Маркс считал Геснера одним из тех писателей, которые «исторической испорченности противопоставляют неподвижного состояния» (К. Об искусстве, т. 1. М. 1957, стр. 413).
15
Христиан Фюрхтегот (1715–1769) — немецкий писатель и философ-моралист эпохи Просвещения. В его произведениях сентиментальное благочестие соединяется с рассудочностью и рационализмом. Писал в разных жанрах. Особенно известны были его назидательные «Басни и рассказы», сентиментально-психологический роман «Жизнь шведской графини фон Г.», «Духовные песни» и образцовый для своего времени письмовник. Гелерт первый в Германии попытался создать буржуазную «слезную комедию» («Лотерейный билет», «Нежные сестры», «Мнимобольная жена»). К началу XIX в. все его произведения были уже безнадежно устаревшими.
16
точнее «Приключения барона Мюнхгаузена» — классическое произведение, мировой сатирической литературы. Автором первоначального текста был немецкий литератор и ученый Рудольф Эрих Распе (1737–1794), эмигрировавший в Англию и в 1785 г. издавший в Лондоне на английском языке сборник анекдотических рассказов о похождениях лжеца и хвастуна Мюнхгаузена. Дальнейшую обработку сюжета взял на себя немецкий поэт-демократ Готфрид Август Бюргер (1747–1794), издавший в 1786 г. на немецком языке «Удивительные путешествия барона фон Мюнхгаузена». В обработке Бюргера, усилившего обличительный и комический элемент рассказов, книга получила мировую известность.
17
Кристоф Мартин (1733–1813) — немецкий писатель просветительского направления. Галантно-эротические темы и шутливо-изящный стиль создали ему славу как основателю немецкого рококо. В многочисленных произведениях Виланда сатирические и критические тенденции ограничиваются высмеиванием мелких недостатков и проповедью просвещенного абсолютизма. Более всего известны его романы «Абдеритяне», «Музарион» и «Агатон», сказочная эпопея в стихах «Оберон» и переводы драм Шекспира.
18
19
20
21