— Он сбежал? — ахнул председатель.
Комендант вытащил из-под кровати измятый клочок бумажки. Это была телеграфная сводка.
— Передано вчера в двадцать три тридцать, — сказал он.
Телеграмма, переданная с вечера по береговым портам, предупреждала о приближении урагана. Она была принята за одиннадцать часов до того, как снежный шквал пронесся над становищем. Принята и спрятана. Комендант сказал:
— Когда его найдут, немедленно ко мне в комендатуру. О телеграмме ни слова. Если об этом станет известно, его убьют.
Вскоре по телефону из соседнего становища передали, что четыре бота успели укрыться в губе мили за три к востоку. Один был разбит при заходе, но люди добрались до берега. Следующее сообщение говорило, что из шести человек команды подобрано только пять, шестой — моторист — по-видимому, погиб. Это была первая жертва.
Теперь пристань обезлюдела. Толпа перебралась в правление колхоза, где был телефон, связывавший между собой рыбацкие становища.
— Где наши мужики? — кричала Антонина Евстахи- евна, упрашивала сказать ей правду. — Мореходы-то наши где?
Ничего не было известно о шести ботах: «Форель», «Быстрый», «Бесстрашный», «Пикша», «Акула» и «Краб», на котором ходил в море Кононов. Десятка два рыбаков, тех, что успели вовремя добраться до брюги или выброситься на отмель, как только налетел ураган, рассыпавшись цепью, обшаривали окрестные скалы, вглядывались в буруны — не мелькнет ли там спасательный круг или кусок деревянной обшивки с разбитого бота. Никто не верил в благополучное возвращение судов, оставшихся в море.
— Мореходы-то наши где? — кричала Антонина Евстахиевна.
Ее успокаивали, как могли. Примерно во второй половине дня кто-то прибежал и сказал, что в губе подобрали круг с «Пикши», и женщины метались в отчаянии:
— «Пикшу» разбило, бабы! Горе!
Их принесли на носилках — капитана и двух матросов. Еще двое шли позади, их вели под руки мокрых, избитых волнами до синяков. Пять человек команды — двое спасенных. Вскоре одна из спасательных партий подобрала на восточном берегу губы еще четырех человек с «Форели». Они спаслись вплавь, но, выбравшись на берег, обессилели и могли только ползком укрыться в скалах. Там они лежали друг возле друга, согреваясь теплотой своих тел; снег заносил их, мокрая одежда покрывалась ледяной коркой, и, если бы не подоспела помощь, ни один из выбравшихся на берег все равно не остался бы в живых.
В немногих домах в этот день топились печи. Только все бани были жарко натоплены, туда прямо с берега отводили спасенных. Но больше половины рыбацких домов стояли пустыми и нетопленными.
К вечеру пришли вести еще о трех ботах: два подобрало военное спасательное судно, от третьего — «Акулы» — нашли кусок обшивки. «Краб», на котором был Кононов, бесследно пропал.
Лиза не отходила от Антонины Евстахиевны целый день. С полудня старуха словно бы успокоилась, перестала кричать: «Где наши мужики?» Ей дали стул, она сидела в правлении колхоза у окна, безучастно глядя, как ураган ломает и заносит снегом рыбацкие дома. Когда принесли на носилках трех человек с «Пикши», она даже не обернулась, только спросила: «Кто?» Ей назвали фамилии. Старуха сказала:
— Лица им накройте. О камни могло побить, ребятишки чтобы не увидали.
О «Крабе» она больше не спрашивала. Несколько раз Лизе казалось, что, глядя в окно, старуха что-то бормочет. Прислушавшись, она в самом деле расслышала слабый шепот.
— Ой, старое ты чудо! — чуть слышно нашептывала Антонина Евстахиевна. — Старое ты чудо!
Она вспоминала свой разговор с мужем нынешней ночью.
— О чем вы, Антонина Евстахиевна? — спросила Лиза, ни слова не поняв из ее тоскливого шепота. — Что вы говорите?
Но старуха молчала, и со стороны казалось, что она дремлет.
К ночи прокинуло снег. Но ветер не ослабевал. Когда переставали плакать женщины, в каждой щелке, в каждой отдушине по-прежнему стонал и всхлипывал ветер. Налетев на становище с востока, он смел на своем пути все, что можно было смести и разрушить, и теперь поворачивал к югу, с другой стороны нападая на заметенные снегом рыбацкие дома. Вскоре выглянуло солнце. Красное, холодное, оно висело над горой, глядя, как у пристани скачут и мечутся по сугробам длинные тени корабельных мачт.
Может быть, потому, что слишком велико было несчастье, обрушившееся в этот день на становище, никто, кроме коменданта заставы и председателя колхоза, не подумал о том, что же было причиной этому несчастью, какой негодяй повинен в нем. Думали только о человеческих жизнях, о тех, кто ушел утром в море. Нельзя было даже снять людей с берега, чтобы обыскать становище, как поначалу хотел комендант. Выбросившимся на берег в любую минуту могла понадобиться помощь. Но когда стало известно, что последнее судно, о котором не было вестей, — «Акула» — погибло, а «Краб» пропал без следа, то есть, по всей вероятности, тоже погиб, стали задумываться и о том, каким образом все это могло случиться. Тут не нужно было ломать себе голову. Штилевые сигналы, с ночи вывешенные портовым надзирателем, до сих пор висели на мачте.
На них смотрели, на них указывали пальцами. Сразу же спохватились, что еще с утра, как только налетел первый шквал, портовый надзиратель точно в воду канул.
— Знают все, — торопливо говорил председатель колхоза коменданту. — Требуют, чтобы я сказал, была ли телеграмма с предупреждением. Его не доведут до комендатуры, если найдут.
— Тут уж молчать не приходится, — сказал комендант.
Шатаясь под ветром, по колено в снегу, он прошел в правление и рассказал все, как было. Да, телеграмма была, она пришла за одиннадцать часов до того, как ураган налетел на становище, и этот негодяй ее спрятал. Зачем? Это установит суд. Он только об этом и просил товарищей — не дать преступнику уйти от суда, под землей его сыскать и в добром здоровье доставить к нему в комендатуру.
После этого разговора в правлении остались только председатель, комендант и Антонина Евстахиевна с Лизой. Так же безучастно смотрела старуха, как люди, рассыпавшись на кучки по двое, по трое, опрометью разбегались по становищу. Комендант вполголоса сказал Лизе:
— По-моему, она близка к обмороку. Вы бы увели ее.
Лиза взяла Антонину Евстахиевну под руку, напомнила ей, что внук давно уже пришел домой, что мальчика нужно накормить и как-то успокоить.
— Идемте домой, Антонина Евстахиевна.
— Хорошо, пойдем.
Она послушно поднялась со стула, поправила платок. У дверей остановилась, точно что-то вспомнив, и спросила коменданта:
— Зачем он все-таки это сделал?
Комендант растерялся. Поначалу он даже не понял старухиного вопроса. Стало быть, она вовсе не сидела в забытьи, слышала весь разговор и спрашивала теперь о портовом надзирателе. Это было так неожиданно, что комендант даже не нашелся с ответом, и старуха, задумчиво покачав головой, вышла вместе с Лизой на улицу.
На полпути ей стало совсем плохо, она еле стояла на ногах. Первый же порыв ветра едва не опрокинул ее навзничь, и Лизе пришлось поддержать ее за спину. Так они и шли, тесно обнявшись.
— Посидим, — тихо просила старуха. — Ногам больно.
Все скамьи на улице замело снегом. Между тем Антонина Евстахиевна обвисала у Лизы на руках, она валилась прямо в снег, и девушка теперь тащила ее чуть ли не волоком. Тут стоял двухэтажный дом — поселковый магазин; нижняя дверь в погреб или на склад была неплотно притворена. Заваленная снаружи снегом, она туго поддавалась толчкам, однако Лиза все-таки приоткрыла ее. Антонина Евстахиевна не легла, а прямо повалилась на ящики, стоявшие возле двери.
И сразу же, войдя в этот темный полуподвал, Лиза увидела того, за кем сейчас рыскали люди по всему становищу. Человек этот сидел в углу на бочке, затылком прижавшись к стене. Он смотрел прямо на нее и не двигался.
Она закричала:
— Егешко!
Видно было, как он вздрогнул. Потом медленно сполз с бочки на земляной пол. Только ветер завывал в окошки, забитые изнутри досками, — ни голосов, ни криков не доносилось с улицы.
— Меня ищут? — сказал он, кивая на дверь. — Я тут с утра сижу.
Лиза шагнула к дверям, но так же быстро Егешко шагнул к ней.
— Я вам ничего не сделаю, вы только стойте спокойно. Меня ищут, да?