Вот теперь я призадумался. В дороге мы будем приставать к берегу, отдыхать, готовить пищу, — нас двое и два наших пассажира, скрученных по рукам ремнями и веревками. Нельзя даже было предвидеть все трудности, которые могут возникнуть в этом путешествии. Я твердо решил одно: так как время от времени нам неизбежно придется развязывать руки нашим спутникам, то делать это мы будем по очереди: один ест, и его караулят с ружьем, а другой ждет.
Мы решили не затягивать сборы и через полчаса, распрощавшись с Иваном Сергеичем и с обоими сотрудниками экспедиции, захватив с собой два ружья и двухдневный запас еды и горючего, двинулись в обратный путь. Мацейсу и Шкебину я велел поместиться на носу, на средней скамейке сидела Лиза, я позади нее на моторе. Хотя ветер еще не стих, мы быстро пересекли озеро и вошли в реку. Снова потянулись моховые болота, кривые сосенки, редкий ельник. Могло ли мне утром прийти в голову, что через несколько часов мы будем плыть мимо этих берегов обратно к морю и спутниками нашими будут двое людей, которых я сам давно уже считал мертвыми?
Перебирая в памяти подробности этого путешествия, я помню, что, когда мы отошли от берега, мы все долго молчали. Мацейс дремал или делал вид, что дремлет. Шкебин угрюмо смотрел на проходившие мимо берега. Он даже ни разу не оглянулся в нашу сторону. Мало-помалу я перестал следить за ними и только настораживался всякий раз, когда кто-либо из них шевелился или менял позу. Впервые с утра я подумал о Лизе. Как самоотверженно вела себя эта девушка во всех сегодняшних событиях, с каким запалом отстаивала она на совещании в палатке каждое мое слово! Я нагнулся к ней и шепотом, на ухо сказал, что если она устала, то мы подойдем к берегу и отдохнем, потому что ночь предстоит тяжелая, спать не придется никому. Она села вполоборота ко мне, по-прежнему держа ружье на коленях. Вполголоса мы переговаривались о привале, о распорядке, который придется установить с едой и отдыхом. Время от времени я все-таки не забывал взглянуть на нос, как там поживают наши пассажиры, но они по-прежнему не обращали на нас никакого внимания. Потом вдруг Мацейс зевнул и спросил у Шкебина, есть ли у него папиросы.
— Чем я тебе достану, черт тебя подери? — огрызнулся тот. — Попроси у хозяина закурить.
— Хозяин занят личной жизнью, — сказал Мацейс. — Он играет в любовь.
Они рассмеялись, а мне кровь так и бросилась в лицо. Стало быть, то, как я разговаривал с Лизой, не прошло незамеченным.
— Он, между прочим, не такой уж баран, как мне казалось, — продолжал Мацейс. — Девка подходящая.
— Девка вполне нормальная.
Мы молча смотрели на них, а они, потешаясь, продолжали переговариваться, как будто бы в шлюпке никто, кроме них, не понимал по-русски. Что говорили эти мерзавцы! Это был какой-то взрыв сквернословия, который ничем нельзя было остановить. Они разглядывали Лизу, пакостно обсуждали ее внешность, высказывали вслух самые отвратительные, самые подлые мысли и, так как эта потеха им очень нравилась, по временам начинали хохотать самым веселым и добродушным смехом. Начав этот разговор «ради смеха», они мало-помалу вошли во вкус, лица у обоих стали потными и красными. На Лизу я боялся взглянуть, я боялся увидеть, как у нее слезы бегут по щекам. А они все говорили и говорили, точно стараясь перещеголять друг друга своим бесстыдством. Я остановил мотор, бросил руль. С разгону мы врезались в камыши. Я схватил ружье, которое у меня лежало под скамьей.
— Замолчите, — сказал я. — Сейчас же замолчите, или я не знаю, что будет.
Они так и прыснули. Они ведь понимали, что я ничего, ровным счетом ничего не могу сделать с ними. Я отвечаю за них.
— Не будьте мальчишкой, — сказала Лиза. Она сидела, выпрямившись и плотно стиснув зубы. Нет, глаза у нее были совершенно сухие, они только расширились и стали совсем темными. В упор она смотрела на обоих негодяев, корчившихся со смеху на дне шлюпки, и этот ее пристальный, суровый взгляд, казалось, подействовал сильнее моего окрика. Во всяком случае, они замолчали и опять угрюмо уставились на берег. Я ничего не соображал, когда взялся за руль, чтобы вывести шлюпку из камышей.
— Дай нам закурить, Слюсарев, — сказал Мацейс.
— Дайте им закурить.
Это сказала Лиза. Пересилив себя, я встал, дал каждому по папиросе и поднес им спичку. Потом мы опять пошли по реке.
— Не беспокойтесь вы за меня, — услышал я Лизин шепот. — Я все-таки взрослый человек, хоть вы меня и назвали девчонкой.
Я смолчал. Скорей бы я, кажется, язык откусил себе, чем сказал при этих людях хоть одно слово из тех, которые мне ей хотелось сказать. Я просто мучился из-за нее. А она бодрилась, она даже успевала подумать о том, как бы успокоить меня, но я-то видел, чего ей все это стоит.
Возни с ними было порядочно. Когда Шкебин наелся, я опять скрутил ему руки и только после этого освободил Мацейса. Час прошел по меньшей мере, прежде чем мы сами смогли сесть наконец и поесть, причем это тоже было не так-то просто. Наши спутники сидели рядышком и беспрерывно требовали, чтобы им дали то напиться, то закурить. У меня кусок в горло не лез при взгляде на них. При этом они все еще не переставали нас мучить и без конца измывались надо мной и над Лизой, главным образом надо мной. Ее они, по-видимому, решили оставить в покое или уже выболтали все пакости, которые у них имелись в запасе.
Никогда не забуду этого вечера. Мы с Лизой сидим друг возле дружки, едим из одного котелка, а в нескольких шагах от нас, спиной прислонившись к соснам, сидят два эти бандита с руками, плотно прикрученными к бокам, и хохочут и говорят про нас. Мы спешим скорей доесть, мы не хотим показывать вид, что слушаем их, но мы должны прислушиваться к каждому их слову, глаз с них не сводить, и они знают это и наглеют все больше и больше. А вокруг безлюдье, тишина мертвая, и дым от затухающего костра далеко тянется над мхами.
Усталости я не чувствовал. Но, когда я думал о том, что произошло за этот день, я начинал уговаривать себя держаться на ногах как можно дольше. О том, чтобы отдохнуть, мы и думать забыли. Как только обед был съеден, мы отнесли все наши пожитки в шлюпку, предложили нашим пассажирам занять их места и сразу же отошли от берега. Пускай я опять свалюсь с ног, когда мы доберемся до становища, но лишь бы оно кончилось поскорей, это проклятое путешествие.
Глава XL
СКИТАНИЯ КОНЧАЮТСЯ
То, чего нам следовало опасаться больше всего, случилось: Мацейс закатил истерику. Первую половину пути они занимались этими скотскими шутками, о которых я говорил. Это давало выход их злости, отвлекало в какой- то степени от мыслей о том, что их ждет. Вскоре им надоело «шутить», да и мы нашли правильный способ заставить их замолчать: спокойно продолжали разговаривать о своих собственных делах.
После привала мы спустились по реке еще километров тридцать. Речные излучины, мхи по обоим берегам, негреющее ночное солнце в туманах, — этому путешествию, казалось, не будет конца. Мы не подходили к берегам. Скорей в становище, скорей сбыть с рук этих людей, а там лечь где-нибудь, вытянуться, закрыть глаза, ни о чем больше не думать. Я даже не спрашивал совета у Лизы, идти ли нам всю ночь напролет или остановиться где-нибудь передохнуть. Я знал, что она думает так же, как и я.
В середине ночи Мацейс опять попросил у меня воды. Я дал ему напиться прямо из реки, он сказал мне спасибо. Потом спросил:
— Почему ты не в море, Слюсарев?
Меньше всего мне хотелось с ним разговаривать. Но он взял меня врасплох своим вопросом. К тому же он так пристально смотрел на меня, и ни злобы, ни недоброжелательства не было у него во взгляде, одна только угрюмая усталость.
— Я был долгое время болен, — сказал я.
Он не стал меня расспрашивать, что и как, отвернулся и долго смотрел, как волны от нашей моторки с плеском набегают на берег.