- Ты чему?
- Мыслям…
- А именно?
- Так их разве расскажешь? - засмеялся Алеша и повернул к отцу оживленное лицо. - Ну вот у тебя бывает так, что все вдруг сразу понятно и ясно? Будто как сейчас: ударило солнце в муравейник - он и виден, а не ударило бы - так и проедешь мимо…
- Чтобы все понятно, этого не бывало, - улыбнулся отец, - а кой о чем догадываться случалось… Только, конечно, не вдруг.
- Нет, именно вдруг, - упрямо повторил Алеша, - именно вдруг… Мучился-мучился человек, думал-думал, колебался, не знал, как решить… И вдруг - раз! - и открылось… И оказывается, все очень просто… А главное ясно! Так ясно, так легко, что прямо кричать хочется! - И он в самом деле закричал звонко и счастливо.
Конь под ним шарахнулся, и Сергей Петрович, сдерживая своего, засмеялся, любуясь сыном: такое откровенное счастье было на его загорелом лице, так блестели глаза и такая решимость была во всем его тонком и хрупком, еще не сложившемся теле, наклонившемся в седле, что казалось, дай только волю - и ударит Алеша коня и умчится к видимой ему одному далекой и прекрасной цели, только что открывшейся для него, не понимая, что цель эта просто юношеская мечта, привидевшаяся в горячке воображения, мираж, который растает в воздухе, едва заведет человека в пустыню, где тот долго будет оглядываться и искать, что же так прекрасно и сильно манило его к себе и что завлекло его сюда… Сергей Петрович любил в сыне эту способность мгновенно загораться, по в глубине души считал ее опасной чертой характера, могущей быть причиной многих жизненных ошибок.
- Эк тебя надирает! - сказал Сергей Петрович, все еще улыбаясь. Счастливый у тебя возраст… Ну ладно, как говорится, «простим горячке юных лет и юный жар и юный бред»… Только имей в виду: такому наитию, брат, грош цена. Решение должно в самом человеке созреть, а не с неба свалиться.
- Да ты не понимаешь! - досадливо отмахнулся Алеша. - Я и не говорю, что с неба. Конечно, человек перед этим долго думал и мучился, а тут… Скачок, понимаешь? - добавил он важно. - Переход количества в качество…
- Вон что! Тогда понятно, - так же важно ответил отец. - И какой же в тебе произошел скачок?
Он спросил совершенно серьезным тоном, но в глазах его Алеша увидел искорки смеха, и это его подхлестнуло: неужели отец все еще считает его мальчиком, неспособным к раздумьям, колебаниям и решениям?! И неожиданно для самого себя Алеша заговорил о том, что «открылось» ему в Севастополе на палубе крейсера.
Сергей Петрович слушал его, не прерывая и даже не поворачивая к нему лица. Опустив голову и глядя прямо перед собой меж прядающими ушами коня, он молча следил за тем внезапным потоком слов, который вырвался наконец из самого сердца Алеши. Это были удивительные слова мечты и надежды, исполненные юношеской горячности и одержимости, целая поэма о море, кораблях и орудиях, развернутый трактат о воинском долге мужчины, страстное исповедание веры в свое призвание. Алеша говорил негромко и взволнованно, устремив взгляд в полумрак бора, будто видел в нем мерещившиеся ему просторы. И, только выложив все и закончив тем, что жизненный путь избран им навсегда и что путь этот - военный флот, Алеша повернулся к отцу.
И тогда острая жалость стиснула его сердце: у Сергея Петровича, ссутулившегося в седле, был совсем несчастный вид. Минуты две они ехали молча, только легкий треск сухих игл под копытами, пофыркивание коней да позвякивание стремян нарушали тишину леса. Алеша проклинал в душе и эту тишину, настроившую его на откровенность, и солнечные пятна, напомнившие о прекрасном и легком чувстве там, на палубе крейсера, когда ему вдруг все «открылось». Оживление его как рукой сняло, и он ехал, молчаливо мучаясь: зря завел он этот разговор, все отлично обошлось бы как-нибудь само собой, со временем, и не было бы у отца этого убитого вида, который хуже всякого гнева и крика… Алеша уже готов был сказать какие-то ласковые слова, чтобы поддержать отца, который, несомненно, очень тяжело переживает эту новость, когда тот, по-прежнему глядя между ушами коня, негромко сказал:
- Так, брат… Выходит, ты и в самом деле вырос… Рановато, конечно, в пятнадцать лет всю свою судьбу решать, но против рожна, видно, не попрешь… Значит, решил ты всерьез?
- Да, - виновато сказал Алеша.
- Ну что ж. Дело твое. У меня к тебе один только вопрос: ты вполне уверен, что тянет тебя именно военный флот?
- Вполне, - сказал Алеша, собрав всю свою убежденность.
- А не море?
- Что - море? - спросил Алеша, настораживаясь: все, что, казалось, бесследно исчезло в Севастополе, - океаны, плавания, словом, «зеленый луч», - снова встало перед ним. Походило, будто отец подслушал самые тайные (и самые грозные) его сомнения.