Ершов впервые за разговор усмехнулся.
— Ну, уж и свинство… Просто тактика. И батька твой тут ни при чем. «Дежнева» я тебе подсунул,
Алеша даже остановился:
— Вы?
— Ну да. Уговор у нас с ним был только агитацию наводить, с тем я и ехал. А узнал тебя поближе, смотрю — паренек стоящий, зачем нам морячка уступать?.. Вот и решил для верности забрать на походик, а в океане ты сам поймешь, зачем на свет родился…
Искренность, с которой Ершов открыл карты, поразила Алешу, и он почувствовал в горле теплый комок. Что за человек Петр Ильич, до чего же с ним легко и просто! А Ершов, посасывая трубку, продолжал с мягкой усмешкой:
— Так что на батьку своего ты не злись. Он, во-первых, человек умный, а во-вторых, очень тебя любит. Чего он добивается? Чтоб ты дал сам себе ясный отчет: чего же хочешь от жизни? И, пожалуй, он прав. Сам посуди: можно ли тебе уже верить как человеку сложившемуся, если ты увидел крейсер и решил: «Военная служба», а показали «Дежнева» — наоборот: «Иду на торговые суда»!
— Не дразнитесь уж, Петр Ильич, — умоляюще сказал Алеша, — и сам знаю, что я тряпка!
— Да нет, милый, не тряпка, а, как говорится, сильно увлекающаяся натура. Тряпка — это человек безвольный, неспособный к действию, а ты вон как руля кладешь — с борта на борт! Только, по-моему, ты и сейчас на курс еще не лег. Раз тебя что-то там грызет — значит, нет в тебе полной убежденности, что иначе поступить никак нельзя. А раз убежденности нет, какая же решению цена?
— А как же узнать, убежденность это или еще нет? — уныло спросил Алеша. — Вон после Севастополя уж как я был убежден!
Ершов успокоительно поднял руку:
— Не беспокойся, узнаешь! Само скажется. И ничего тебя грызть не будет, и никакие сомнения не станут одолевать, и на всякий свой вопрос ответ найдешь, а не найдешь, так ясно почувствуешь, что иначе нельзя, хотя объяснить даже и самому себе не сможешь… А разве тогда у тебя так было?
— Нет, — честно признался Алеша.
— То-то и есть. Кроме того, когда человек убежден, он просто действует, а не копается в себе. Колеблется тот, кто еще не дошел до убежденности. Вот и ты: раз еще думаешь — так или этак, — значит, решение в тебе не созрело, ты сам ни в чем еще не убежден. Ну и подожди. Решение придет.
— А если не придет?
— А это тоже решение, — улыбнулся Петр Ильич, — только называется оно «отказ от действия». Но ты-то, повторяю, не тряпка и решение свое обязательно найдешь. Не сам отыщешь, так жизнь поможет. Вот для того я тебе «Дежнева» и подсунул: поплавай, осмотрись, примерься…
— Так что же тут примеряться, Петр Ильич? — вздохнул Алеша. — Раз «Дежнев» — значит, с боевыми кораблями все…
— Почему же это?
Алеша запоздало спохватился, что заговорил о том, чего вовсе не собирался касаться.
— Ну, так уж оно получается, — уклончиво ответил он.
Ершов пожал плечами:
— Уж больно решительный вывод. Для того тебе «Дежнева» и предлагают, чтобы ты разобрался.
— Да, Петр Ильич, мне не там разбираться надо, а здесь. Ведь пойду на нем плавать — на крейсер уж никак не вернусь.
— Вон как! Что же тебе «Дежнев» — монастырь? Постригся — и всему конец, так, что ли?
— Не очень так, но вроде, — принужденно усмехнулся. Алеша. — Ну, в общем, решать все приходится именно теперь, а не в плавании…
— Непонятно, почему. Говори прямо, что-то ты крутишь!
— Так я же и говорю: раз «Дежнев» — это уже не на лето, а на всю жизнь…
— Вот заладил! — недовольно фыркнул Ершов. — Да кто тебя там держать будет? Ну, почувствуешь, что это не по тебе или совесть тебя загрызет, — сделай милость, иди в училище имени Фрунзе! При чем тут «на всю жизнь»!
Алеша невольно опустил глаза и замедлил шаг, чтобы, несколько отстав от Ершова, скрыть от него свое смущение и растерянность. Ответить что-либо было чрезвычайно трудно.